Потусторонним вход воспрещён - Екатерина Ландер
ГЛАВА 12 Все умирает без любви…
…Прошу заметить, господа, и обратить особое на то внимание, ежели стремитесь продвинуться вперед в изучении нашей благородной науки: все, совершенно все умирает без любви!..
Из расшифровок стенограммы заседания Петербургского общества аптекарей, 8 (20) января 1859 г.
Василий
— Откуда вы здесь?
Я боком протиснулся мимо Гусева в коридор, где тут же принялся стаскивать нелепый в бытовой обстановке театральный камзол. Надя же, напротив, демонстративно запахнулась полами пиджака, плотнее замыкаясь в свой кокон.
— Наши ключи… — Она нахмурилась и красноречиво повела бровью, указывая на брелок с парой запасных ключей от дома. Затем развернулась ко мне. Весь ее полыхающий недоумением вид требовал объяснений. — Вы знакомы?
Я растерялся, а Гусев шаркнул ногой и приветливо улыбнулся:
— Позвольте представиться, Надежда Наумовна: Гусев Глеб Борисович. Скажем так, работодатель вашего брата. И друг семьи. Если бы не один крайне важный разговор, уверяю, я бы не потревожил вас в столь ранний час.
Директор сделал едва заметный упор на слове «важный» и «крайне». На случай, если Надежда решит ругаться. Но сестра поняла.
— Интересно у вас, однако, собеседования проходят, — буркнула она больше для порядка, чем из настоящего раздражения.
Доброжелательность Глеба Борисовича успокоила ее. Или же ей, как любому нормальному человеку, надоели странности сегодняшнего вечера. Не разуваясь, сестра юркнула в соседнюю дверь и захлопнула ее за собой. Брякнула щеколда. Пару секунд спустя из крана с шипением полилась вода.
Удачная попытка разрядить атмосферу Глеба Борисовича воодушевила. Гусев вежливо кашлянул, привлекая к себе внимание нерасторопного хозяина. Меня то есть.
— Отвечаю на незаданный вопрос: женщина из квартиры напротив любезно пустила нас, узнав, что мы полчаса топчемся у порога. Я вам звонил. Хотел предупредить о рисках вашей затеи. А вы… — В словах читались нотки упрека.
— Забыл даже поздороваться. Простите, — проговорил я растерянно.
Не такая встреча со старинным приятелем бабули мне представлялась. Вернее, я не ожидал вообще никакой встречи.
— Пустяки. — Глеб Борисович благосклонно улыбнулся.
— Эм-м… Может, тапочки? Чай? Кофе? — Я запнулся.
Лишь теперь, обернувшись, я заметил на крючках для одежды два лишних пальто: классическое серое из благородного драпа и красное, но не ярко-роковое, а цвета хорошо выдержанного вина.
Я запоздало сообразил: нас…
Скинув ботинки, я проскочил через коридор и ворвался в кухню.
На гобеленовом диванчике возле окна, выгодно повернув лицо к свету торшера — на три четверти, как для фотографии, — сидела Раиса Пантелеймоновна и, поднеся к носу изящное пенсне в золотой оправе, вчитывалась в столбец текста на желтом пергаменте.
И листок, и пенсне бабуля держала на весу, при этом сохраняя спину идеально ровной, так что складывалось впечатление, будто она позирует. Хотя, конечно, все было не так — просто тетя Рая умудрялась сохранять безупречный вид в любых обстоятельствах. И даже в захламленной на студенческий манер кухне, за столом с коричневыми кругами от чашек на скатерти, она освещала пространство одним своим присутствием.
При виде меня Раиса Пантелеймоновна отложила пергамент и, что называется, «возвела очи горе».
— Наврали, — сокрушенно, с аптекарской точностью отмеряя обиду и разочарование к чувству собственного достоинства, произнесла она и повела головой.
Я прошел к столу и чмокнул бабушку в пахнущую пудрой щеку. Сегодня Раиса Пантелеймоновна надела строгое шерстяное платье самых благородных шоколадных оттенков. Кружевные оборки мягко обрамляли рукава и ворот, подчеркивая ровный овал лица.
— Здравствуй, Басилевс [49]. — Улыбка тети Раи напоминала выверенную до мелочей улыбку поп-дивы. — Исковеркали все бессовестно. Чему ты их учишь?
Вопрос адресовался Гусеву. Тот застыл на пороге. Наверное, он хотел аккуратнее подготовить меня к визиту бабули, но вышло… как вышло.
— Сколько лет, сколько зим. Ты не заезжала к нам почти… — Я нахмурился, припоминая. — Год?..
— Ах, дела, дорогой. Сам понимаешь…
— Позволь, Рая: те, кого учил я, ныне уже ничего исковеркать не могут. Сколько лет прошло? А наводнение в тысяча девятьсот двадцать четвертом? Мало кто из молодых Институтских ребят выжил…
Раиса Пантелеймоновна лишь изящно взмахнула тонкими пальцами:
— Вздор и бездарность. С таким пренебрежением к делу Институт долго не протянет.
Я наконец обратил внимание на бумаги, которые рассматривала бабуля. На столе россыпью лежали отданные Лёней архивные документы. Поверх конверта блестел брошенный осколок зеркала Брусницыных.
Как же?..
Я растерянно заморгал, зачем-то пощупал себя по карманам джинсов. Только что держал конверт в руках, и…
Кажется, я лишь на секунду отвлекся, пока снимал театральный костюм в прихожей. Но не может же быть…
— Зря ты не объяснил ему раньше, — нарочито не замечая меня, продолжала бабуля нападки на Гусева. — Я давно говорила — пора!
— Да кто ж знал, Рая, что буквально через сутки все настолько перевернется с ног на голову! Теперь ты сама видишь, что они устроили у Гавани…
— Так вы в курсе? Про клуб? — быстро переключился я, пока тема разговора не ушла в другую сторону. Или пока эти две внезапно столкнувшиеся друг с другом своенравные личности не устроили в кухне апокалипсис местного разлива.
Потом разберемся во всех чудесных перемещениях предметов…
— Слухами земля полнится. — Гусев воздел палец к потолку. — И наш город — не исключение.
— Тогда, может быть, вы мне объясните, что происходит?!
— А я говорила, — тихо повторила тетя Рая и раскрыла вынутый из сумочки веер. — Теперь у моего дорогого внука неприятности.
«Мягко говоря, бабуля», — подумал я про себя, перебрав все события последних дней: от нападения куклы в загадочной мастерской до пожара в клубе и убийства в цветочном. Но говорить вслух ничего не стал. Делиться произошедшим с тетей Раей без веской необходимости не хотелось.
От бабушкиной заботы, всегда возникавшей стремительно и внезапно, как тайфун, слегка веяло жалостью и высокомерием. Уж слишком привыкла она, воспитанная, со слов Раисы Пантелеймоновны, в «классической семье», к строгости порядков и образцовому следованию правилам.
— Садитесь, мальчики. В ногах правды нет.
Где-то я это уже слышал…
Раиса Пантелеймоновна похлопала ладонью рядом с собой, приглашая меня сесть. Я машинально опустился — почти упал — за стол. Гусев устроился на стуле с другой стороны. Я оказался как бы зажат между бабулей и директором музея.
— Кто вы? — неудобно поерзав, спросил я, поочередно заглядывая в глаза сначала тете Рае, потом Гусеву. — Даже не так. Кто такие Хранители?
— Вот ты сам и ответил на свой вопрос, — добродушно усмехнулся Глеб Борисович. — Мы и есть Хранители Института гипотетической истории, продолжатели дел его главных основателей.
Снова мы…
— В смысле?
Прерывая едва начавшийся разговор, позади бодро скрипнул пол. Вытирая руки и лицо свеженьким полотенцем, в кухню вошла Надя.
— Гарью все провоняло, — пожаловалась она безадресно. — Чуть попозже голову вымою, не могу. Вась, ты чай гостю предло… — Она прикусила язык, потому что заметила Раису Пантелеймоновну. Сестра ойкнула и уронила полотенце, но подбирать не стала. — Бабушка?
Тетя Рая с деланым оскорблением схлопнула веер. С таким звуком, точно отвешивала кому-то заслуженную пощечину.
— Ужасное, ужасное слово! Сколько раз повторять: не хочу его больше слышать. Никогда. Иди сюда. — Бабуля привстала и церемонно обозначила тройной поцелуй в обе щеки, едва ли на самом деле касаясь напомаженными губами Нади.
— Но, — Надя оглядела нашу странную компанию за столом, чуть задержалась на куче бумаг, — что у вас за консилиум тут?
Я покачал головой: «Не спрашивай».
— Понимаете, Надежда Наумовна… — начал Гусев, но не успел договорить.
— Давайте не будем распыляться по мелочам… Простите, но в этом доме вообще предлагают гостям чай? — возмутилась тетя Рая, впрочем, совершенно не меняя громкости голоса. Пустая суета и шум не были в ее манерах.
Надежда торопливо подорвалась с места:
— Да, бабуль… Ой, теть Рай, сейчас…
Она засуетилась возле плиты, захлопала дверцами шкафов. Тонко зазвенели блюдца — сестра достала с дальней полки лучший чайный сервиз из фарфора, привезенный родителями из экспедиции в Китае.
Надежда Пантелеймоновна мгновенно успокоилась, переложила веер и устроилась поудобнее на плюшевой кушетке. Махнула нам, мол, продолжайте.
Гусев радостно ухватился за тему:
— Кстати, в китайской церемонии приготовление чая считается своего рода ритуалом очищения и подготовки духовного сознания к вкушению природных
