Потусторонним вход воспрещён - Екатерина Ландер
Упершись в скользкие нижние ступени лестницы, Вольдемар выполз из воды и перевалился через гранитный уступ. Крепко зажмурился, унимая горячее жжение под веками. Голова кружилась, горло, в том месте, где его пронзил нож, саднило и пульсировало, но, само собой, теперь было цело и невредимо.
— Вам помочь? Вызвать скорую? — жалостливо поинтересовались сверху. Вольдемара обдало шлейфом густых цветочных духов.
— Прочь, — устало прохрипел он и, перекатившись, поднялся на ноги.
Пошарил взглядом в поисках своей одежды. Чуть примятая стопка вещей — его прежний костюм из клуба — обнаружилась возле лап бронзового грифона.
Вольдемар решительно двинулся через толпу. Туристы растерянно заморгали, первые ряды смущенно попятились назад.
Речная вода быстро впитывалась в кожу, будто жадно втягивалась порами. Пару секунд спустя Вольдемар был совершенно сухой. Сухой и голый. Добравшись до вещей, он принялся неторопливо одеваться.
— Стыдоба, — произнес кто-то.
— Всех особо впечатлительных, беременных, сердечников и просто завистливых попрошу отвернуться и не вякать.
— Э, парень, слышь, ты не борзей, — осторожно одернул его все тот же обладатель грудного баса, на поверку пухлый мужичок за сорок. — Иначе я научу тебя, как со старшими разговаривать.
Вольдемар закончил одеваться и криво усмехнулся, запустил пальцы в мокрые волосы. Будь он сейчас в форме, можно было б задать жару, показать, кто тут главный и кому на самом деле принадлежит город, начиная от древних хтонических глубин и подводных коммуникаций и заканчивая звенящими шпилями Адмиралтейства и Петропавловского собора.
Вольдемар коротко шевельнул рукой. Внезапная волна, накатившая на ступени, выбила вверх россыпь вспененных брызг и окатила приезжего мужика с головы до ног. Окружающие расступились, брезгливо отряхивая одежду.
Вольдемар сладко захохотал и хохотал долго, с чувством, а потом рявкнул:
— Разошлись! Чего уставились?!
Туристки обиженно зацокали, демонстративно стягиваясь к автобусу, а Вольдемар уселся на затертую бронзовую фигуру грифона возле спуска и принялся вытряхивать пыль из ботинок, ругаясь на чем свет стоит и цветисто поминая Институт со всеми его Хранителями.
Назойливое чувство копошилось в груди. Вольдемар догадывался, кто именно привез его к реке и выбросил в воду, возвращая украденную жизнь… И признавать это, разумеется, было неприятно.
Часть 3. Василий
— Что все это значит?
Надя переводила взгляд с отброшенного на сиденье досье на меня, потом на Лёню, на ориентировки и обратно. Пакет с прахом Потустороннего она старательно избегала и, когда тот исчез из салона, заметно успокоилась.
— Сейчас доберемся до архива и узнаем, — флегматично отозвался лаборант.
Или Хранитель, как его назвал Вольдемар… Я уже ничего не разбирал. Все слилось в голове воедино, смешалось, слиплось комком выкопанных на рыбалку червей.
Опять замутило. Я вспомнил, что едва спал позапрошлую ночь, а прошлую не спал вовсе, и голова закружилась. Сейчас пару лет жизни отдал бы за простую возможность лечь в кровать, и чтобы ничего странного, страшного, жуткого вокруг не происходило.
— Отвезите нас домой, — попросил я.
— Что? — Лёня не расслышал или сделал вид, что не расслышал.
— Но Вась! — вскинулась сестра.
— Погоди, — отмахнулся я и вновь обратился вперед: — Нам надо домой. Прямо сейчас. Я так больше… не хочу.
— Мы проехали уже половину пути, — сдержанно возразил Ярослав.
— Если не можете, просто оставьте нас здесь. Вот тут, возле остановки.
Лёня молча сбросил скорость и резко крутанул руль, машина причалила к обочине неподалеку от Дворцового моста.
Ярик порывисто обернулся, вперился в лаборанта возмущенным взглядом.
— Пусть, — сказал Лёня.
Мы выбрались наружу, машина тронулась и быстро укатила, растворяясь в ночной мгле пустынной дороги. Надя, ничего не говоря, вызвала нам такси.
Домой ехали молча, в тугой, будто бы резиновой тишине. Лицо Надежды выражало напускную безмятежность, но пальцы выдавали тревогу. Сестра ковыряла повисшую на слабой нитке пуговицу пиджака, выкручивала ее и яростно сдавливала, точно намереваясь переломить пополам.
Не доезжая до конца Большого проспекта, мы расплатились и вышли.
Бывший доходный дом цвета чечевичного супа, названный в честь дантиста с непроизносимо длинной фамилией, ныне обзавелся штукатурными проплешинами и белыми стеклопакетами вместо деревянных рам. [48] Выглядел он ветераном — этаким боевым старичком, быть может, даже адмиралом морского флота: потрепанным ветрами, поджаренным солнцем, но все еще стойким, с прямой выправкой и горделиво вскинутыми в сторону Гавани флагштоками.
Дом, как истинный путешественник, был богат на истории, которыми охотно делился с посетителями, и славился гостеприимством: в начале прошлого века на первом этаже располагался один из первых салонов синематографа. Значительно позже — уже к концу столетия — в здании открылась редакция телеканала. Хранитель историй нес свою миссию с достоинством.
— Вась, все хорошо?
Я очнулся, сообразив, что стою и бесцельно созерцаю фасад.
Надежда пританцовывала рядом, спрятав озябшие ладони под мышками. Я и сам запоздало понял, что давно не чувствую рук и ног.
Тупо посмотрел на оставшуюся в руках папку с документами — когда только успел сгрести все в кучу и засунуть назад?
Сверху папки лежал кусок зеркала из особняка Брусницыных. Я машинально прихватил его тоже. Осколок был повернут к небу, но то ли свет уличного фонаря падал как-то по-особенному, то ли сказывались усталость и рассеянное внимание… Загазованное городское небо в нем не отражалось. Отражалась пустота. Чернильная, с ясными и острыми, как пики, редкими звездами.
Я перехватил осколок так, чтобы не касаться отражения. На всякий случай. Поднял зеркало вертикально. На стекле остался запотевший след пальца.
Теперь в глубине смутно колыхался похожий на меня силуэт, размытый, нечеткий. Я присмотрелся. Зеркальный-Я держался за руку с незнакомой девушкой. Точнее, мне так показалось, что незнакомой — разглядеть подробностей я не мог, не хватало размеров осколка и угла обзора. Над головой моего двойника повисла заваленная набок восьмерка — лаконичный знак бесконечности.
— Ничего себе, — выдохнул я.
— Что стряслось? — Надя придерживала входную дверь.
— Кажется, я увидел свою судьбу. Ну, долго и счастливо… Только не могу понять…
Я замялся. Сестра вздохнула:
— Ну это ж шутка такая, Вась. Фича клуба, ну? Ты идешь? — выдохнула она, совершенно без сил.
Мы зашли в парадную. Знакомый коктейль запахов прокрался в нос: отсыревшая штукатурка, старые газеты в деревянных почтовых ящиках, вонь химикатов — неделю назад соседи снизу травили тараканов, — едкий кошачий концентрат возле двери местной сердобольной старушки.
В гулком дореволюционном подъезде жило эхо. Оно было своенравным — я давно это заметил. Чем тише ты пытался идти, тем больше шума из ничего поднималось.
Лифт-клетка тоже наличествовал. Но грохотал и лязгал так, что жильцы приняли общее негласное правило: не пользоваться им с десяти вечера до семи утра.
Сейчас звуки шагов по лестнице тревожно прыгали от стен, превращаясь в ритмичный марш наступающей армии.
Пока поднимались пешком на последний, шестой, этаж, время тянулось бесконечной жвачкой. Я разглядывал осколок.
Глупость или нет?
«Сделать из артефакта дешевую игрушку для привлечения клиентуры», — вспомнились слова лаборанта… Хранителя.
Из размышлений меня выдернул голос Нади:
— Странно, замок, что ли, опять заклинило?
Стоя на площадке, она возилась с квартирными ключами, подпирая дверь плечом и неразборчиво бормоча под нос:
— Вечером же все окей было…
Наконец оставив неудачные попытки, сестра порывисто обернулась. Сдула с лица повисшую прядь волос.
— Помог бы хоть! — Страх и шок наконец нашли выход в раздражении.
Я обрадовался возможности сделать что-то полезное, послушно засуетился, заняв пост сестры у двери, надавил на ручку, зашуршал ключом в замочной скважине. Тот упрямо не проворачивался. Я надавил сильнее. Что-то смачно треснуло, согнулось. В руке у меня осталась плоская обломанная головка.
— Началось в колхозе утро, — протянула Надя, старательно пряча близкие слезы за непринужденностью. — Вызывать МЧС? Пусть замок срезают? Где у нас документы от квартиры, чтоб…
Сестра не успела договорить. Дверь неожиданно подалась внутрь. Потеряв равновесие, я чуть не вкатился кубарем в собственную прихожую.
На пороге стоял…
— Здравствуйте, Глеб Борисович, — совершенно потерянно обронил я, выпрямляясь.
Гусев сощурился в снисходительной улыбке, позволяя себе пару мгновений наблюдать растерянность на наших лицах.
— Что ж вы рветесь? Открыто. — И пропустил меня вперед,
