Простой сборник - Алексей Летуновский
– Здравствуй, Эля! – послышалось из-за барной стойки, и Эля помахала в сторону голоса. – Привет, Вася, – прошептала она.
Вася была одета в тусклую бордовую форму, ее лицо прикрывала тонкая вуаль из мягкой ткани бананового дерева. Эля прошла в конец зала и бросилась на мягкий, обитый рысьим мехом, диван. Она расслабилась и стала рассматривать средневековые фрески на потолке. Когда небольшая тяжесть в пояснице от пешей прогулки пошла на убыль, Эля поняла, что стихотворения в наушнике кончились много минут назад. Она подумала о том, что мертвый поэт, должно быть, устал смыкать свои ставни зубов, что ему хочется вновь верещать свои однообразные строки, но погруженное в тепло зала Элино тело не хотело никаких чужих душевных сплетен. Она расстегнула пальто (оно мирно посапывало в силу своего возраста), достала из пакета старый альбом без обложки; его пожелтевшие и со временем поеденные подкроватной жужицей страницы были заполнены короткими треугольными фотографиями.
Эля пришла в себя и отложила альбом, чтобы потянуться себе под крыло, но в последний момент отстранилась в нерешительности: мимо пролетела официантка с пустым подносом и таким же взглядом. Сама кофейня была также пуста. За баром тарахтела пыльная кофемашина, сквозь ее дребезжащий звук Вася напевала неразборчивые арии. Официантки, их было две и в бордовом их было, разминали пальцы своих ступней полетами по круглому залу, думая о чем-то своем и, возможно, вечернем.
Эля вздохнула и вышла в туалет. Первым делом, она увидела зеркало и себя в нем. Она рассмотрела лицо в отражении, щеки ее были еще красны от прохлады и дальнего пути (как никак, она шла до центра с промышленного района, что находился на окраине соседнего города). Эля вздернула нос и достала из ноздри большую желтоватую саранчу. Та успела пожелать доброго дня и здравствия, но Эля сморщилась и смыла неприятную в умывальник. Потом она опустошила одну из бутылочек, пару раз ополоснула рот и закрыла глаза. Вода была приятна на вкус. Где-то в желудке сладко заурчало и стало теплее прежнего. Скромный свет туалета ласково шептался с кожей лица. Если бы Эля была вольна, она бы осталась в таком состоянии на долгое время, не прерывая его никакими перерывами других потоков воздуха, однако, она решила кончить умиротворение и вернуться к покою в зал.
На альбоме уже стояла чашка с Васиным латте. На густой молочной пене рыдала кедровым надпись: «С днем рождения!» А под надписью было нарисовано ползущее вспять солнышко. Эля растаяла и вкусила напиток. Осторожный горячий кофе оказал знаки внимания ее горлу, и по всему телу блистательно распространилась ароматная жижа.
Она смешалась с содержимым выше употребленной бутылочки, и консистенция тепла начала достигать высот. Эля закрыла глаза и затеяла представлять себя на пустом пляже из черемухи, в этих представлениях она бежала по ягодам и втирала в себя попадавший случайностью горьковатый сок. Ей было кругло, вскоре пляж стал уходить в темноту, и Эля не собиралась противиться такой дреме. Но все же не успела задремать.
– Как латте? – подошла Вася.
Эля ярко улыбнулась: – Вкусный.
Вася подпрыгнула и заморгала своими искусственными ресницами, они тут же стали щекотать ее по гладким щекам, отчего на карих глазах пошли приятные соленые осадки.
– Я до конца твоей смены посижу, – сказала Эля.
– Здорово. Значит, все в силе?
– Да. Мы же договаривались.
Вася вновь подпрыгнула. В этот момент в кофейню вошел посетитель, и она, состроив кривую рожицу Эле, ушла на бар.
Эля проснулась и принялась рассматривать фотографии в альбоме, никуда не спеша.
Глава 2
На этот раз удача решила улыбнуться, и было видно, что госпожа страдает недостатком кальция. Телефон прилетел точно в заледеневший бетонный столб и оставил за собой неприятный отпечаток. Гоша замешкался. Волна гнева успела всосаться и оставить за собой пятно с зернами разочарования. Он подбежал к небольшому сугробу, куда отлетели части телефона, и маршировал про себя одним лишь словом в ритме утопий.
– Нет-нет-нет…!
Снег жегся, а во тьме сумерек черные пятна разложившегося телефона было не разобрать. Гоша сдался и отдышался. Ладони покраснели, и голубые процеживающиеся вены выглядели страшно. Он сложил руки в конверт и впустил внутрь теплый воздух.
Кожа тихонько захихикала, но остановилась, стыдясь. Тогда Гоша вновь полез размешивать песочный снег, чтобы что-то да нащупать. А нащупал только результаты жизнедеятельности двух-трех собак и одного человека, больного дизентерией.
Избавившись от неприятностей с помощью штанов, Гоша расплакался и поспешил вернуться на лавочку; в то место, где еще было тепло. Вечер плавно опускался на пластины рыжих многоэтажных домов, в них моргали зеленые окна вразброс. Гоша вытер слезы и, опустошив дерьмовый рюкзак, опустошил бутылку. Стало теплее, но и реветь захотелось с былой мощью. Он подумал, что и не позвонит больше куда надо, обвинил себя в растрате телефона, чужого. Однако его успокаивала мысль о том, что тот был стар и беспомощен.
С разных сторон двора то и дело подъезжали колесницы. Подобно одноразовым маякам, они освещали лавочку с Гошей противным белым светом, и он жмурился, неуклюже оплевывая коричневый пуховик с белыми шнурками. К Гоше пришло осознание жажды. Он проклял себя за то, что закупился меньшим объемом необходимого. К тому же, пейзаж с лавочки открывался скупой. От него к Гоше приходило желание собственничества. Он представил себя жильцом с большой буквы. Вдруг стал решать, как обставить квартиру: обязательный большой телевизор на всю стену, вместо кровати – широкий обшитый вельветовой тоской матрас, пару настенных шкафов из дерева с бесконечно точащейся красной смолой. Холодильник, быть может, еще.
Потом он подумал о гипотетической жене и, не успев вообразить идеализированные черты, вновь расстроился. Гипотетическая, она бы взяла отделку квартиры под свой контроль и завезла бы со своим приторным запахом сухую, как мартовский снег, скуку.
В этот момент на лавочку присел мужчина лет сорока – сорока семи с увлажненным лицом и тонкими бровями. Он закурил и стал думать о том же, что и Гоша, наблюдая за зелеными огоньками панельных гирлянд. Гоша встрепенулся и почувствовал, как грусть спряталась за пазухой.
Он попытался достать ее пришедшей в себя после поисков рукой, но эмоция оказалась крепким орешком. Мужчина был одет в глиняное пальто из монгольской овцы и тяжелую белую шапку. – Грустишь? – повернулся он.
Гоша не ответил. Мужчина наклонился и слопал пойманный кусок грецкого ореха. От него пахло
