Требухашка. Рождение - Михаил Северный
Ноги сами несут в точку номер два. «Соррентино» — любовь моя. Есть небольшая вероятность столкнуться со знакомыми патрульными, но сейчас, посреди ночи, соваться в новые, незнакомые места не хочется. Стоит вообще развернуться и пойти домой — пусть червячок сдохнет от голода или сам себе жратву ищет. Но ноги несут вперёд и не слушают голову.
Никто ведь не заставляет — личинку мне не жалко, но я не люблю проигрывать. Если вернусь с пустыми руками и посмотрю в разочарованные глаза друга, то проиграю. Не сегодня. Но это последний раз, когда я так напрягаюсь ради уродливого покемона.
Дорога освещается редкими фонарями, которые ещё и горят через один. Ныряешь из светлого квадрата в тёмный — и так постоянно. Асфальт в выбоинах, дорогу не латали, наверное, с советских времён. Чуть расслабишься, ногу неправильно поставишь — и готово: падение или лёгкий перелом.
А это ещё что, за городом есть просёлочная дорога — там автомобили едут прогулочным шагом, ямы объезжают. Те глубиной в полметра и раскиданы, как клетки шахматной доски. Если чужой шофёр случайно заедет ночью на скорости — прощай, машинка, встретимся в автосервисе. Если, конечно, после аварии выживем.
Здесь тоже редкие автомобильчики проскакивают — спят все, а грузовики и фуры дальнобойщиков по центру не пускают, в объезд идут. Если кого-то сейчас и можно встретить, так только полицейских, или таксистов, спешащих на вызов.
Перехожу дорогу и ныряю в ставший почти родным парк. Несмотря на то, что был здесь один раз, он встречает уже родным запахом свежести деревьев и ночного воздуха. Я уже слышу музыкальный пульс «Соррентино». Народ отдыхает по-богатому, когда такие нищеброды как я работают бесплатно.
Сейчас они обнимают пьяных девок и пьют алкогольные коктейли под громкую музыку, а потом «развращают» их в машинах или на скамеечках в парке. Рассадник чёрных, как уголь, крыльев — не зря сюда копы слетаются, как мухи на жир. Подобное тянется к подобному.
Я бродил по парковым дорожкам в поисках «материала», но скамеечки пустовали, и на траве, и в кустах никто не копошился. Никаких лишних, неестественных звуков — только «бу-бум-бум» глухо звучит со стороны дискотеки.
Внутрь идти не хочу. Охранник меня уже запомнил, да и там слишком светло и много народу.
Сейчас бы опять найти парочку свежих копов и пробить им с вертушки, так чтобы вредничать забыли, а потом обнажить жирные полицейские жопы и «освежевать», вырвать черные крылья с корнем и домой идти спать.
Вот только нет никого. Одиноко себя чувствуя я. Брожу ночью в парке, как чертов маньяк. Еще и своя процедура есть и ритуальные инструменты: кастет и серебряные щипчики. Только жертв не видать. Как чувствуют, что я на охоте.
Из «Соррентино» вышла парочка и я скользнул в темноту. Музыка расширилась, как лёгкие на вдохе и опять стала глухой и плохо слышимой, когда охранник захлопнул дверь за ними. Я нырнул в темноту, чуть дальше от дорожки и стоял неподвижно, когда парень и девчонка шли мимо.
У них не было крыльев, они светились. Да, светились не только от счастья. Парень в белой рубашке и светло-синих джинсах блестел ровными и белыми зубами. Девочка смеялась и прижималась к нему заглядывая в глаза снизу вверх. Немного пьяные и очень счастливые. Любовь — это свет, какие здесь могут быть крылья, разве что белые, как у ангела.
Я так и не вышел им навстречу, просто долго провожал взглядом, пока белое облачко света от уходящей парочки не скрылось вдали. И только уже собрался идти на дискотеку, когда шорох из темноты чуть не остановил биение сердца.
— Бл…- выругался я и отскочил, выставляя вперёд кулаки. Это были не подкравшиеся полицейские, не маньяки и даже не заблудившиеся посетители Соррентино. Это был самый натуральный бомж с большим черным пакетом, который он привязал к велосипеду. Он вцепился двумя руками в руль и улыбался, обнажая зубы, там где они еще были.
— Здаров, малой!
Я ударил не задумываясь. Один прямой в нос и бомжара сразу сдулся, уронил велосипед, закрыл руками лицо и завыл. Тут же следом прилетела оплеуха.
— Тихо будь, — пришлось добавить еще раз в ухо.
— Ай, не бей! — запищал вонючка и отшатнулся от любезно направляемого еще раз кулака.
— Тихо будь, я сказал.
Он замолчал и смотрел на меня сквозь окровавленные ладони.
— Ты чего? Я же по хорошему? Мне пятьдесять семь лет, а ты…
— Ума нет, — продолжил я и взял его за ворот, — а ну-ка развернись и спину покажи.
* * *
Вот как на зло.Только зря руки замарал. Чист бомжара и безобиден как ребенок. Стоит-дрожит, воняет и на меня смотрит, как на папочку, который наказывать собрался. Где мой ремень?
3.
— Н-не надо, — стонал бомж, судорожно прикрывая спину разорванной рубашкой. Я её со злости немного повредил. Не спину — рубашку. Рванул слишком резко и треснула на спине. Наверное долго на помойке лежала — отсырела или типа того.
Правая рука у него дрожала, и звенел велосипед, который он держал в перепуганной лапе.
— Перестань, дядя! Чего не надо?
Он промямлил и до меня не сразу дошло, чего он боится. А потом как дошло!
— Чего? Тебя? Я по девушкам вообще-то.
Бомжатина мне «не верила» и «продолжала» прикрываться, размахивая рукой, как веером.
— Да если бы я по мужикам был, дядя, то точно на тебя бы не позарился. Да ещё ночью в парке.
Он не поверил. Да и черт бы с ним. Вот только…
— А чего ты так решил? Вас бомжей, что часто в парках насилуют? Может традиция какая или типа того?
Он затряс подбородком, и я не понял, это «да» или «нет».
— Расскажи мне подробнее, чудик, или оставлю тебе только руль от велосипеда.
— З-зачем п-подробнее, — продолжал он косить под Витьку и это раздражало. Я почесал между лопаток и резко схватил собеседника за горло. Велосипед опять упал в траву.
— Дядя, мне очень противно держаться за твой кадык. Если подхвачу какую-нибудь кожную заразу, то приду и сожгу твой дом или коробку, в которой ты живешь. Давай-ка я руку уберу и ты не будешь кричать и задавать тупых вопросов. Как говорят в фильмах: «Кивни, если согласен».
Он был готов, и я убрал руку и вытер пальцы о
