Алексей Самсонов - Цифровая магия

Еще через четверть часа холопы доложили, что карета исправна и готова к поездке.

Хоть и скромен был граф, но не пристало ему неподобающим образом прибывать ко двору великой императрицы – тем самым он и ее унизил бы. Поэтому он лично оглядел свою карету и проверил, как ладно сидят мундиры на приданных ему гвардейцах, которые должны были сопровождать его ко двору ее императорского величества.

Не минуло и часа, как Брюс в сопровождении двух гвардейцев и нескольких слуг отправился в Зимний дворец императора.

Летний дворец императрица недолюбливала – он казался ей холодным. После смерти Петра она заселила его сановниками, а сама там не появлялась. Зато в Зимнем жила постоянно и затеяла многие перестройки.

Вскорости карета графа въехала на парадный двор дворца.

Удача благоволила замыслу графа, и уже через четверть часа камердинер доложил великой императрице о том, что граф просит аудиенции.

Великая императрица Екатерина I приняла Брюса в кабинете покойного государя, где Брюсу частенько приходилось бывать раньше.

Стояла здесь конторка, за которой Петр Алексеевич любил работать над государственными бумагами. Великолепная изразцовая печь сейчас стояла остывшей, а Брюс помнил, как государь любил прикладывать ладони к ее теплому боку. На стене висел портрет Петра, который написал голландец Питер ван дер Верф, когда тот вместе со своим сумасбродным посольством посещал Голландию.

У Брюса защемило сердце от воспоминаний о тех славных временах.

Государыня сидела в кресле, вокруг нее, на стульях, расположилось несколько фрейлин, из которых граф знал только немолодую уже Варвару Михайловну Арсеньеву. Ее сестра Дарья была женой самого Александра Даниловича, а Варвара – любовницей государя. И лишь покровительство Меншикова защищало ее от опалы правящей государыни. Остальных Брюс, редко бывая при дворе, не знал.

– Проходи, Яков Вилимович, не часто тебя при дворе можно увидеть, – не сердито, но и без улыбки проговорила Екатерина. – Присаживайся, расскажи, как дела в Берг-коллегии.

Граф глубоко поклонился и присел в кресло напротив императрицы.

– Ваше величество, мне бы перемолвиться с глазу на глаз.

Екатерина сделала легкое движение рукой, и фрейлины, встав со стульев, отступили так, чтобы не было слышно разговора.

Брюс начал говорить, немного смущаясь:

– Матушка, пришел я повиниться пред тобой… – и запнулся.

– Говори, в чем вина твоя. Знаешь ведь, что повинную голову меч не сечет. Дороги вы мне, соратники Петра Алексеевича, земля ему пухом, но ты мне дорог все же более других – честен был, не воровал без меры, как другие, и место подле ног императора всегда знал. Говори.

Брюс почтенно склонил голову и продолжил:

– Вина моя, государыня, в том, что старею я и, боюсь, вскорости не смогу справляться с делами на службе тебе и отечеству. Окромя того, должен я сделать для тебя гороскоп такой, чтобы знать ты могла, что в год, тот или другой, случиться должно. А это много усердия требует и времени.

Екатерина с любопытством посмотрела на графа. Она, конечно, покривила душой, говоря, что любит Брюса больше других, но за честность и преданность действительно уважала.

– А и не припомню я, чтобы кто с такой кормной должности в отставку подавал. Хитришь ты, вижу. Но знаю твое радение об отечестве и верю – не ради злого дела просишь. Давай свою бумагу.

Раздираемый противоположными чувствами – удовольствием от сделанного и грустью, – Брюс подъехал к своему дому. Как только карета остановилась, к ней подбежал лакей и, открыв дверь, шепотом проговорил:

– Ваше сиятельство, к вам изволили прибыть князь Меншиков.

Граф удивился и поторопился в дом. Он никак не рассчитывал, что светлейший князь сам решит нанести ему визит.

– А-а, старый бомбардир! – Меншиков, широко улыбаясь, вышел навстречу из парадного. – Давно тебя дожидаюсь, челядь твоя сказала – мол, уехал в карете, но без поклажи. К государыне ездил?

Брюс ответно улыбнулся.

– Здравствуй, Александра Данилыч, здравствуй! Не чаял я, что сам ты ко мне пожалуешь. Зело рад тебя видеть. Погоди, прикажу на стол накрыть, да устроим с тобой консилию – дюже важное дело.

Меншиков махнул рукой.

– Да черт с ним, со столом, коль дело важное! Сытый я ныне.

Брюс вновь улыбнулся – вроде и немолод уже Меншиков, а все так же горяч, будто и не было всех годов.

– Ну, как велишь, князь. Пошли тогда в кабинет.

Рассказал Брюс Меншикову про гостя от великого навигатора, про посылку в коробе, про отставку свою.

– Да, непростое дело поручил тебе наш брат. Но, будь жив государь наш, и он бы оказал тебе помощь всякую. А я вот что тебе скажу: князь Долгорукий собрался продавать усадебку в сорока верстах от Москвы, без нужды она ему стала. Так я, Яков, бумагу ему напишу, чтобы не кочевряжился. – Александр Данилыч яростно почесал под париком. Блохи не разбирали, кто ты – князь светлейший или пес смердящий, равно жрали всех. Меншиков рассмеялся, потом посерьезнел лицом. – И вот что, Яков Вилимыч, возьми у меня два десятка кавалергардов. Пришлю их завтра. Пусть берегут тебя по дороге в Москву и в усадьбе твоей будущей. Чую я, лишними они не будут.

«…Хоть и не православной ты веры и не находишься в нашем ведении, но требую, чтобы явился ты немедля в тиунскую контору, ибо есть донос, что занимаешься ты богопротивным колдовством.

– Дьяк из тиунской конторы сие письмо принес и настрого велел тебе, батюшка, передать. – Яшка стоял рядом и преданно смотрел на Брюса.

Тот медленно сложил письмо и задумчиво посмотрел на дом. Неспроста это письмо, ох неспроста. Видно, прознал кто-то, к кому наведывался посыльный Ньютона, а и паче того, что привез. Тиунская контора управляла церковными приходами в Санкт-Петербурге и была призвана наблюдать за благоповедением духовенства и мирян. Еще недавно все окрестности находились в епархии Великого Новгорода, но как Санкт-Петербург стал столицей, так выделили его отдельно. Но отдельной епархией не сделали – маловато здесь еще было соборов да приходов. Так что силы контора набрать еще не успела. Иоанн, ранее бывший протопопом Троицкого собора и асессором Синода, конечно, брал себе не по силам и не по чину.

Граф, как и писал тиун, был веры не православной, а протестантской. И власть тиуна на него не распространялась, тем более что имелся старый государев приказ о том, чтобы иноверцев не притеснять. Как слышал граф, Иоанн Семенов был человеком, радеющим за дело, но, вопреки приказу царскому, лютеран и прочих он частенько обижал, что Синод ему, впрочем, великодушно прощал.

Брюс не боялся тиунской конторы и ее главы, но боялся того, кто стоял за всем этим. Брюс не мог позволить следить за собой, а тем более позволить донести о себе тем, от кого скрывал книгу Ньютон.

Тиун не решится причинить Брюсу серьезных неприятностей, тот все же был весьма близок к престолу, но наносить некоторое время мелкие уколы был вполне в состоянии. Однако врагом был не он. Странным образом совпали поданное прошение об отставке, разговор с Меншиковым и требование тиуна. Яков Вилимович подозревал, что это совпадение и в этом нет вины ни светлейшего, ни тем более императрицы.

Нет! К Брюсу, а скорей, к Черной книге проявлял интерес кто-то еще. Но граф даже и представить не мог кто. А значит, выход был один – врага надо разъярить, выманить, допросить и предать казни.

У Брюса созрел план.

– Отец Иоанн, аглицкий ученый действительно прислал мне ученую книгу, – со смирением в голосе вещал Яков Вилимович тиуну, – но к колдовским ее никак нельзя причислить – она о сферах мира и астрологии.

Тиун сидел и взирал на графа, постепенно наливаясь в шее кровью: его загривок становился все более багровым. Он терпимо, как он сам считал, относился к лютеранской и пресвитерианской ереси, которую здесь исповедовали иноземцы, но то, что рассказал ему странный человек в черных одеждах, похожий на отшельника, привело его в смятение и ярость.

Сначала Иоанн подумал, что это раскольник, но нет, тот крестился тремя перстами и не поминал о протопопе Аввакуме. Звали чернеца Иоакимом.

И рассказал он, что Брюс-де – чернокнижник. А с год назад привезли ему черную колдовскую книгу, которая многие народы уже ввела в искус и погубила. И что, мол, надо эту книгу у Брюса отнять, ибо начала она его уже в свои тенета затягивать, а через него и для многих православных погибель выйти может.

Иоанн Семенов был добрым тиуном и радел за дело Синода, за мирян и за Россию – оплот православия. Почему он и решил взять ту книгу у графа-чернокнижника любой ценой.

Семенов сурово смотрел на проклятого чернокнижника и молчал. Иоанн понимал, что сейчас поделать ничего не сможет: силен Брюс слишком и вхож ко многим сильным. Один Меншиков чего стоил. Не мог тягаться тиун со светлейшим князем.