Борода из ваты – пули из серебра. Том 1 - Михаил Северный
Женька икнул и шагнул назад. Кажется в этом дворике все сошли с ума. Этот нечистый дед, убивающий направо и налево и дразнящий того, у кого нож, Фома — который совсем не похож на себя прежнего. Может он и любил командовать раньше, но никогда так не звучал его голос. «Пятьдесят оттенков безумия». И сам Женька, который из нормального человека, который любил немножко выпить в свободное от работы время стал трусливым, обоссаным человечком, прислужником безумца.
И дед не вставал. Он сидел связанный, смотрел на своего потенциального убийцу и грустно улыбался.
— В глазах у тебя тоска и старость. Я видел такие взгляды на войне. Когда человек ещё убивает, но уже не хочет. Когда идёт в бой, потому что нужно, а не потому что за идею. Когда пытает, а потом жалеет об этом. Когда нечего больше терять, но так хочется чтобы было. Это и есть старость, человек. У тебя постарел организм, но еще больше постарела душа и молодость уже не вернётся.
«Гипнотизирует, — подумал Женька и у него вдруг резко заболела голова. Резко, так как будто ударили в висок чем-то острым. Ткнули, не пробивая черепную коробку, только боль прошла навылет, разрывая зубы остротой — Сейчас Фома развернётся и пристрелит меня, а потом разрежет себе горло от уха до уха».
Но Фома только хмыкнул.
— Иди сюда. Не бойся его. Эти нелюди только и могут, что детишек пугать. Смотри, Жека.
И он вдруг быстро наклонился и полоснул деда по щеке кинжалом. Красный полукруг разрезал лицо деда и задымился. Дед отшатнулся, ударился затылком о железо коляски и закричал. Дым резко валил вверх, как будто внутри деда разожгли огромный костер и накидали туда использованные автомобильные шины.
— Ого! — закричал Фома и отвёл нож. — Вот это его колбасит!
Дым понемногу сходил на нет, но Дед еще кричал, не справляясь с болью. Рана затягивалась и разрезы раны булькали, как масло на сковороде, а он всё продолжал кричать.
2.
«Видишь? — кричал Фома. — Как сделать нечисть послушной? Покажи ей серебряный нож и делай с ней что хошь!»
Чтобы общаться приходилось перекрикивать ревущий как взлетающий аэроплан мотоцикл. Наверное Фоме нравилось это делать. Женька предпочитал молчать. Он неуютно чувствовал себя в тесной коляске когда сзади бежал привязанный к ней человек. «Как-то это не по-людски, — думал он оглядываясь. — Он конечно убийца, но это плохо. Не по нашему это негров привязывать к своим повозкам и пусть бегут как собаки. Даже уголовников машинами перевозят, хоть и в наручниках, но не ведут на цепи».
Когда Женька оглядывался назад он избегал смотреть в глаза пленнику. Высокий лысый человек бежал старательно, старался не споткнуться и перепрыгивал мелкие лужи, но все равно был по пояс в грязи и черный от дыма, который летел в него из выхлопной трубы. Если бы он ошибся, оступился, или не заметил камня, скрытого под толщей воды и грязи, нанесённой прошедшим ливнем то сейчас бы его уже волочило мокрым грязным мешком вслед за истерично рычащей машиной.
Они летели по центральной улице села издавая такой шум, что в старые добрые времена мужики уже бы выходили на пороги своих домов, доставая из схронов кто чем богат — кто двустволку, кто вилы, кто нунчаки, а кто топор. Если бы село не вымерло и девяносто девять процентов жителей не оставило свои хаты, они бы просто не смогли совершить такое преступление незаметно.
Женьке вдруг вспомнилось, как он неудачно свалился с чужой яблони, потянувшись за особо аппетитным кругляшком, а потом убегал отвзбесившихся разрывающихся от лая меховых «шариков» прихрамывая на одну ногу, а дед Фёдор смеялся в окне, даже не пытаясь отозвать своих шавок. Семилетний мальчик тогда отделался испугом и даже штанину собаки порвать не успели, так быстро он перелетел через высокий забор. «Паркур», — говорят модные пацаны. Слабаки. Пусть бы попробовали гонки наперегонки со злыми собаками.
Они повернули направо, и деда понесло влево. Дежавю. Сейчас он не удержится на ногах из-за резкого поворота и по инерции забежит за столб, и там упадет, веревка зацепиться, закрутится и будет плохо. Вряд ли мотоцикл перевернется на этот раз, скорее встанет на месте завывая и чадя, а веревки будут душить деда, впиваясь ему в тело.
— Почти приехали! — крикнул Фома.
* * *
Хозяйство в деревне заброшено уже больше десяти лет. Поля заросли сорняками или проданы темным личностям, которые выращивают на них непонятную траву и водит там хороводы моторизированная охрана. Здания, в которых ранее размещалось колхозное начальство, пустуют. Закрыты наглухо или зияют выбитыми стеклами окна. Там где выбиты — тусуется молодежь. Точнее тусовалась. Брали бутылку, закуску, девок, залезали подсаживая красавиц за задницы внутрь здания и пили в осиротевших кабинетах. Там же и занимались непотребствами позже. Женька к сожалению был уже тогда стар и его на «блядки» не звали. А жаль, может был бы не одинок сейчас и не ехал в ночи на заброшенную ферму с безумным мотоциклистом и глухонемым рабом на привязи.
Ну а свинофермы, птицефермы тоже разграблены и стоят только бетонные коробки стен — то, что вынести нельзя, а сжечь жалко. К одной из них на краю села они и подъехали когда мотоцикл застрял.
Засели плотно. Коляска и заднее колесо попали в скрытую под водой яму и колесо ушло в воду почти полностью, а передок машины задрало вверх. Фома тут же заглушил движок и выскочил. Вместе с Женькой они обозревали трагедию при свете луны забыв про деда. А тот стоял смирно и с интересом наблюдал как ругается хозяин мотоцикла.
— И что делать будем? Вытащим?
— Вряд ли, — ответил Женька — Разве что из брёвен рычаг сделать. Я бы за трактором пошел и за тросом. Так и так будем мучиться здесь до рассвета. Хорошо засели.
— Не хочу, чтобы чужака с нами увидели, нельзя нам здесь оставаться. Короче.
Он достал вещи из мотоцикла и ружье взял в первую очередь. Направил оба ствола на мокрого и коричневого пленника и подал Женьке нож.
— Освободи его. Пешком пойдем. Если бросится бей ножом, на нем серебряное напыление — он его боится, ты сам видел. Главное спиной к гаду не поворачивайся.
Когда дело было сделано Лысый продолжал стоять и Женька только отойдя от него расслабился, всё ждал удара в спину
