Лариса Романовская - Вторая смена

– Дивная моя собачка! Не хочешь военную, давай я тебе другую спою. Хоть революционную, хоть цыганский романс. Марго, ты что уважаешь? Ну из музыки?

Являться в три часа ночи без приглашения несколько невежливо. Хозяйка открыла дверь на первый стук. Удивляться не стала, улыбаться тоже.

– Проходи.

Сама стояла в жакете, в мокрых ботинках: вернулась недавно.

– Пешком шла?

Она пожала плечами – зачем такси брать, предосторожность, конспирация. Сейчас был нужен не азарт, а терпение и выдержка, самые филерские навыки. У обоих этого добра имелось с лихвой, спасибо несладкому опыту всех прошлых жизней.

Она молчала, он тоже молчал – словно в квартире кто-то спал, а они боялись разбудить.

– Чай с сахаром, без?

Афанасий подумал, что нынешние девчонки в такой ситуации обычно сорт уточняют: зеленый, черный или еще какой пуэр. В пакетиках заваривать или по-человечески?

– Сделай как себе.

– А я кофе пить буду.

Он пристроил куртку на спинку стула, стукнул тяжелым карманом по дюралевой ножке. Оба повернулись на металлический звук:

– Там у тебя кто?

– «Зиг-зауэр»[7].

– Рабочий?

– Все думают, что пневма.

– Почему?

– Сейчас похожие выпускают, «глетчер»[8]. Издали не отличишь. Показать?

– Зачем? – Она поставила на стол кружки, уселась напротив, словно они были в кафе, при свидетелях. А тут хоть и казенный, но дом. Чайник, тарелки, ложки – все служебное. Разве что без инвентарных номеров. А занавески легкомысленные, с полупрозрачным узором.

– Это хозяйские, – она перехватила взгляд. Потом сняла с подоконника пепельницу, разместила строго между кружками.

На донце сверкал оранжевый бумажный клочок – след от содранного ценника. Афанасий не хотел дымить, но полез за пачкой. Она дождалась щелчка зажигалки, заговорила ровно, словно возвращалась в рассказ после случайной паузы:

– В детской спал ребенок. Я начала с кухни, там инструменты. Контейнер с мелким добром, квадратные корни, настойка кошачьих слезок, свечи с тремя тенями, одна начатая, три целые. Был экстракт мышиного хвоста, забей-трава, немного чепухи – не молотой, в зернах. По запаху импортная. Я не вскрывала.

– Нашла что-нибудь?

– Эксперт сказал бы точно, а навскидку обычный инструментарий, ничего личного… То есть лишнего.

Афанасий кивнул:

– По комнатам?

– Спальню отсмотрела, кабинет нет. Муж глухой, но запахи чует. Мог проснуться.

– Не проснулся?

– На кухне были сны, домашнего помола. Они могли рассыпаться. Случайно.

Она собой гордилась, но сдержанно. Как настоящая отличница боевой и прочей политической подготовки. Афанасий знал, с чем сравнить.

– Соображаешь.

– Кухня совмещена со столовой, там есть возможность поставить тайник. Надо уточнить.

– Уточню, – пообещал Афанасий. – А детская?

– Только навскидку, ребенок же спал. Мог увидеть.

– Опять в ворону перекинулась?

– Я кошачьим шагом ходила. Она спала в наушниках, с ноутбуком, при свете торшера, было удобно искать. Там много всего, эмоции захлестывают.

– Девочкины?

– Разные. Вперемешку. Скорее всего, она ведет дневник. Сам знаешь, как они вытягивают. Или не знаешь? – и смутилась слегка.

– Знаю, – ответил Афанасий.

Был у него личный дневник, не без этого. Сто лет назад, в Пажеском корпусе. Пока кокаинить не начал, каждый день туда изливался, осмысливал несовершенство земного бытия. Забавно было бы перечесть на досуге, да где теперь эти тетради отыщешь…

– Очень смущает шкаф, но не пойму, почему именно. Буду писать отчет, может быть, разберусь. По детской все. Теперь комната…

Она замедлила речь, посмотрела в упор. Афанасий не вздрагивал, зубами не скрипел и от стыда сгорать не собирался.

– Теперь комната хозяйки. Там много инструментов, по ощущениям, они не все принадлежат Евдокии, есть чужие…

– Доркино наследство, – напомнил Афанасий. – Мы на всех тогда делили.

– Ты говорил. Там есть предметы, сменившие, как минимум, трех-четырех владельцев. Первичный осмотр точных результатов не дает. – Она выпрямилась, поправила сперва прядь, потом воротник. На жакете разве что не заискрились погоны.

– Спасибо. Я с Дус… с Евдокией завтра утром поговорю. Уточню про инструменты. – Афанасий потянулся к своей кружке. Рисунок на них все-таки был. На одной – логотип банка, на второй – новогоднее поздравление от страховой компании.

– Ну, за удачу! – Фоня протянул руку, легонько стукнулся.

– Давай… – тихо и торжественно ответила она.

Кофе не помогал – глаза начали слипаться. Афанасий нащупал в кармане яблочное зернышко. Зажал его в кулаке, сверху накрыл ладонью. Попытался представить в подробностях молодильную яблоню – любую, хоть с подмосковной дачи, хоть с картинки в старом справочнике. А вместо этого метнулось белыми лепестками затертое воспоминание. Запахло весенним дождем: не нынешним, шуршавшим в унисон с чайником, а другим, первым послевоенным. Благополучно забытым. Пальцы обожгло – как искрами бенгальского огня. Под ладонями вздрогнула тугая плотная кожура. Афанасий глянул на золотистый яблочный бок:

– Ренет Симиренко. Это вместо чая хорошо.

– А если анисовка получается, то оно, как кофеин, тонизирует. Савва Севастьянович яблоки недавно делал.

– Учил, да?

– Напоминал, – поправила она. Потом фыркнула: – Ну учил, конечно. Как на лекции. А ты кофейное яблоко хотел?

– Без разницы, если честно. Хочешь половину?

– Хочу, – она отозвалась сразу, не задумываясь. – Ножик дать?

– А надо? – Афанасий потер яблоко о рукав, отполировал и без того лакированные бока.

– Не надо… – согласилась она. И откусила первая.

Бумажные письма – такой архаизм уютный.Такая же нежная глупость – как розы ночью.То лист слишком мелкий, то буквы в нем – слишком крупно.То строчки клочками. Спешу. Извини за почерк.

Они остаются – на оттисках и обложках.В чужих мемуарах: мастер о дне насущном.Не старятся – увядают. И пахнут прошлым.Наглаженные – как простыни для просушки.

Все ленты и петли почерка – хоть ты тресни —В мобильник не скормишь. Поэтому в эсэмэсках:«О господи, как же странно, что интересноПисать тебе: „Нет зонта. Дождь. Иду за хлебом“».

P. S. Люблю.

Я засыпаю поперек многоопытной кровати, укутавшись в плед и прижавшись к теплому боку Марго, а проснувшись, обнаруживаю на кухне завтрак. Сижу над тарелками в тихом блаженстве. Потому что запорошенные сыром макароны и рюмка нетронутого с вечера коньяка – это правильно. Гармонично, как дрожащие на стенах солнечные зайчики.

Отдыхаю – до тех пор, пока лежащая у моих ног Марго не подрывается в холл, на скрежет Фонькиных ключей. Все. Я готова к работе. К сегодняшнему дню с его тревогами, радостями, проблемами и прочими обязанностями обычной Сторожевой.

А вот к тому факту, что Фоньчик принесет оранжевый воздушный шарик, я категорически не готова. Забыла со своей мирской семейкой, что у наших друг другу принято дарить самые банальные вещи – цветы, конфеты. Без чудес, просто из желания порадовать. Вот мне и принесли радость – апельсиновую, перламутровую, прыгучую, на лакированной ленточке-веревочке, завязанной бантом. Спасибо!

Так и отправляюсь домой с подарком наперевес. Усаживаюсь к Фоньке в авто, устраивая шарик на коленях, как особо ценный арбуз. Сперва Фоня обещает подкинуть меня до метро, потом – до пересадки на нужную ветку.

– Дуська, ты как?

– Замечательно, отоспалась на жизнь вперед. А что, плохо выгляжу? – немедленно запускаю руку в сумочку, вцепляюсь в зеркальце, как сердечник в валидол.

– Я не про то, пардон, – слегка мнется Фоня. – Ты вчера с хвостом перемудрила. Я даже на закладки стал грешить.

– А что это? Ты вроде рассказывал или нет? Фонька, я не помню…

– Ты понимаешь, мы с тобой привыкли, что закладка с добром делается. А в Темные времена во все эти цацки совсем другой кусок души вкладывали… Ясно?

– Не очень. Про отрицательно заряженный аргумент чисто теоретически знаю. А вот откуда он у меня дома образовался?

– Ну откуда, от верблюда. Тебе Старый передавал Марфино барахло?

– Нет, конечно! Все у него осталось, даже шмотки Анькины. Мы с Темчиком ей новое покупали, от дубленки до колготок.

– Да? – Фонька пожимает плечами. – Мне говорил, что все тебе сдал. Ну, неважно…

Я смотрю, как по стеклу скачет золотыми монетками солнце, лениво перебираю мысли:

– Фоня, а тогда откуда эта пакость?

– Леший его знает. – Фонька хмыкает и тормозит на желтый свет, хотя мы могли еще проскочить. – Может, Аня в дом принесла. В кармашке, в сумочке. Ты же по карманам у нее не шаришься?

– Ну… – Я тоже торможу, мысленно. Было дело, залезала я к Аньке в куртку, когда ключи от квартиры найти не могла. И в коробку с бумажными куклами пару раз руку запускала – то за ножницами, то за карандашами.