Лариса Романовская - Вторая смена
– Да брось ты, – откликается Фоня. – Твой мальчик ученичеством повязанный. У него рука на тебя не поднимется, реально. Это же азы заклятия, ну ты чего, Дусь?
– У кого «у него»? – Я вздрагиваю так, будто мне паук за шиворот упал. – Фонечка, родненький, ты не перегрелся? У меня не мальчик, у меня девочка. Или ты не про Аньку?
Вот теперь вздрагивает Фоня. Даже икает от изумления:
– Нет, конечно. Я про твоего красавца. Как его там, Артемон?
– Артем, – поправляю я. И слегка обижаюсь: – Фонь, так он мне муж законный, с чего ему меня убивать?
– Ну да, не с чего. Тебе про зимнее солнышко напомнить?
– Не надо, я пока не в маразме вроде. Фонь, мы с ним говорили про это сто раз. Там все просто в этом плане. Понимаешь, он нас своими признал – меня и Аньку. У него психология осталась. Волкодава в болонку не переделаешь. Если надо порвать – он порвет. Только не нас, а за нас. За меня и Аньку. Я ему верю, вот…
– Ну верь, кто тебе мешает…
От Фони разит ехидством сильнее, чем псиной, луком и табаком. А ведь мы с ним сегодня водки тяпнуть собирались. За прогулку под луной и все такое. Не срослось.
– А ты, значит, про Аньку думаешь? – так же спокойно отзывается мой старый дружбан.
Фоню морально-этическая сторона момента не колышет, он версии перебирает, как верующий – четки. Переставляет подозреваемых – как шахматы во время партии. Тасует варианты – как карты в колоде.
Я тоже умею видеть в окружающих бусинки, пешек, валетов, джокеров и прочих марьяжных королей. Но не в ситуации, когда пешка шуршит по вечерам за стенкой, а утром звякает в кухне, оставляя после себя полупустой стаканчик йогурта и забытую тетрадку по странному предмету «Окружающий мир». Я давно научилась перебирать, переставлять и тасовать. Но не в случае, если марьяжный король незаметно подсовывает мне в карман газовый баллончик и заваривает чай, зная, что я люблю с медом и лимоном, а с сахаром не очень люблю…
Я могу выстроить про них версию. Стиснуть зубы, сжать кулаки, глаза зажмурить и выстроить. Придумать, почему Анька пробует сжить меня со свету. Я это даже вслух могу сказать. Прямо здесь, у Фони в квартире. Только потом мне из этой квартиры надо будет встать и уйти. Вернуться к своим. И смотреть на них обычными глазами.
– Фоня, я не думаю ничего. У меня просто истерика. Я замоталась, понимаешь?
– Душа моя, ты, главное, не кипи. Я варианты сам покручу. У меня другая версия была. Чего-то мне чуется, что у тебя закладка старая завалялась.
– Кто? – Что же это такое, «закладка»? Вертится мысль в мозгах, никак ухватить не могу. То ли я слышала про нее недавно, то ли сама делала. Не вспомню. Мало мне хвоста, так к нему еще и склероз в качестве подарка полагается? Спасибо, не надо.
– Сейчас поясню, – он поднимается из-за стола: – Вы, мадемуазель Джулька, как хотите, а лично я собираюсь пить. Чего и вам советую.
– А как же это? Ну вот тут, – я вяло шевелю хвостом.
– Это от нас никуда не денется. Сейчас по полтахе накатим, посмотрим, как на твой организм беленькая действует. И по обстоятельствам. Если чего – я сам его купирую. У меня зря, что ли, каждую жизнь собаки были? Что я, хвост обрезать не смогу?
– А леший с тобой, Фоня… Но ровно по полташке!
Водку мы пьем в спальне. Фонька стоит на низкорослой стремянке и ввинчивает недостающие лампочки между пластинами своего хваленого зеркального потолка. Я валяюсь поперек весьма раздолбанного двухспального ложа, перекатываю во рту маслину и периодически цапаю с прикроватной тумбочки заледенелую бутылку. Наклоняю ее над очередным клочком ваты и возвращаю на место. Продолжаю протирать немудреные и коварно блестящие инструменты: настоящий скальпель (фиг знает, откуда он взялся), швейцарский перочинный нож с шестью лезвиями (старенький, его Фоня в шестнадцатом, если не в семнадцатом, припер из Цюриха) и маникюрные ножницы из собственной косметички (Анькины или мои? Они похожи до жути, я их вечно путаю).
– Да помнишь ты… Мы втроем их делали, после Дориных похорон. Сидели у Лены, на зимнее солнышко, ты про Кейптаун пела и слова перевирала. Ну?
– Тьфу! Кха-ха… Помню! – Коварная маслина, естественно, заглотнулась целиком.
Было дело. В декабре, когда погибла Дорка, мы пытались найти одну семью из Ленкиной прежней жизни, выйти через этих мирских на нужного нам типуса. Состряпали приличную легенду. Дескать, молодая Ленка по воле себя-покойницы раздаривает знакомым всякое немудреное наследство: фарфоровых слоников, вазочки и прочее каслинское литье вместе с палехскими шкатулками. Наскребли по своим сусекам целую кучу восхитительной дряни, заговорили каждую безделушку на удачу, здоровье, счастье и прочие оговоренные Контрибуцией моральные ценности. Вот эти презенты (которые Ленка потом честно и, главное, с пользой дела раздала) и были «закладками». Пользуясь стандартной терминологией – «нерукотворными однозарядными аргументами со сроком годности от трех до пяти лет». Забавное ведьмовство, его еще называют «мелочь, а приятно».
– Слушай, я вспомнила. Только въехать не могу, к чему ты клонишь. «Закладки» – они позитивные, добро в дом приманивают. Так?
– Так да не так… – отзывается с верхотуры эта пародия на электрика. – Мы же в Шварце вместе на одних лекциях сидели. Неужели ты не помнишь?
– Не помню?! Я все помню! У меня профессиональная память, актерская! Я тебе хоть сейчас что хочешь процитирую, ты мне только скажи, по какому предмету?
Я подскакиваю, тщательно следя за тем, чтобы не сбить проклятущим хвостом что-нибудь ценное с тумбочки. Но обходится без катастроф. И вообще, по-моему, хвостик слегонца обтрепался. Я, конечно, его теребила в пылу беседы, и разве что водку им не занюхивала, но все равно… Кажется, тает. Сказать Фоньке или не говорить?
– Не надо на меня так лучезарно сиять, я не профессор Фейнхель, оценку ставить не буду. Ты по истории Темных времен автомат получила. Поэтому не помнишь ни шиша. А я как раз этот билет вытянул, до сих пор чего-то в голове осталось…
Фонька топчется на своей стремянке, как оратор на броневике или еще на какой военной технике. Разве что о светлом будущем России не вещает, уже спасибо.
– В наше время «закладки» заговаривают только на добро. Раньше с ними дело обстояло строго наоборот. Усекла?
– Так это ж Несоответствие! – Я тянусь за водкой, хотя весь наш хирургический набор давно обработан. – Покушение на судьбу мирского от пяти лет, а за наших вообще кольцо с камушками светит. Фонь, ты с дуба рухнул!
– Сама такая… – Фонька показывает мне язык. У него вторая сотня почти за середину перевалила, а он пацан пацаном.
– Это какая такая? – Я нашариваю за спиной подушку – розовую, в форме пошлого сердца, да еще и облепленную Маргошиной шерстью. Такой кидаться – в самый раз. Главное, чтобы Фонька с лестницы не загремел: – Ты на кого тут бочки катишь, млекопитающее? – Я запускаю первый снаряд.
Фоньчик честно перехватывает подушку и даже отфутболивает ее в ответ, я беру на вооружение подвернувшуюся под руку плюшевую образину в форме крупногабаритного игрушечного лося. Лось поражает Фоню в плечо, а потом рикошетит в сторону Марго, зашедшей к нам на огонек. Хорошая собака, славная, веселая! А ну выплюнь мой свитер, паразитка! Где там у нас снаряды? Я, не глядя, перебираю валяющиеся у меня за спиной предметы. Корчу при этом страшные рожи и обещаю Фонечке показать кузькину мать, внеплановое зимовье раков и свет в конце тоннеля.
Валик пушистый, таким промахнуться можно. Чей-то лифчик шелковый, кружевной. Нет, такой плохо полетит, там чашечки маленькие, второго размера. Больше ничего нет? Вот, тряпка какая-то обнаружилась, ура. То есть не тряпка, а вообще что-то непонятное. Боа? Ладно, неважно. Главное, чтобы этим можно было Фоне в чайник засветить.
Замах получается хорошим, сильным. Неопознанная черная фигня красиво летит по дуге, намереваясь впечататься в хохочущую морду Афанасия. Но вместо этого она начинает резко уменьшаться в размерах – как подожженный бумажный самолет. Не долетает до цели, исчезает раньше. Вот зараза, вот ведь скотина!
– Ну? Что я говорил? – Фонька молниеносно скатывается со стремянки. Тормошит меня и разве что к потолку подбросить не пытается.
Марго больше не обкладывает никого собачьим матом. Наоборот, лижется и ластится, помахивая хвостом. Надо, наверное, махнуть в ответ. Ой!
– Я же говорил, что само отвалится. А мы только продукт зря извели.
– Ничего не извели, я там капнула… ну, столовую ложку буквально.
– Точно?
– Сам проверь! Эй? Фонька? Алло, гараж, где моя рюмка? Я тоже проверить хочу!
Меня отпускает через четыре тоста, один брудершафт и три не сильно громкие песни. Фонькиным соседям вообще повезло, по жизни, но нынешней ночью особенно. Потому как при моих попытках взять любую, хоть самую завалящую ноту Марго начинает кратко, но весьма выразительно подвывать.
– Дивная моя собачка! Не хочешь военную, давай я тебе другую спою. Хоть революционную, хоть цыганский романс. Марго, ты что уважаешь? Ну из музыки?
