Частная практика - Екатерина Насута
Стоп.
В дом его не пустили.
И во флигель вели кружным путём.
Знала тварь, что там, в доме, он бы почуял, насторожился. Ароматными травами запах нежити не перебить. А флигель вот долго пустым стоял. В нём убрались, и полы вымыли с ароматным уксусом, и на столе расставили восточные свечи.
Он ещё подумал, зачем на случайного гостя тратится?
Грозу вот слышал.
Заснуть пытался. Но сон не шёл. Неспокойно было. Дар оказался умнее хозяина. И гроза ещё.
Потом…
Голова болит.
Надо… надо выбираться. Тварь ударила. Не та, не Кукольник… кто ждал кукольника в таком тихом месте? И главное, признаков не было… не было признаков.
…скрип.
И дверь приотворяется.
— Помоги, — шепчет тот, кто замер на пороге. — Помоги мне…
На девице — белая рубашка в пол, полупрозрачная, не скрывающая очертаний сдобного тела.
— Что случилось? — рука сама тянется к клинку.
— Ты должен мне помочь… — девица переступает порог. Это ложь, что нежить не способна войти без приглашения. Ещё как способна. — Спасти… она меня погубит! Я знаю… папенька слушать не желает, но я-то знаю… они с сыночком сговорились. Папенька уедет, а я останусь.
Она подходит ближе и ближе.
И от неё остро пахнет теми же восточными притираниями. Тёплые руки ложатся на плечи.
— Они мою кровь выпьют… эта упырица и сынок её… всю до капельки. Я узнала их тайну, — она шепчет губы в губы, и тогда, с дыханием её, приходит и осознание. — Хочешь, покажу?
— Хочу, — Гремислав вбивает клинок в живот.
Как той твари…
…другой твари.
И голова снова отзывается болью. Боль эта хватает судорогой за руку, сводит пальцы так, что нож в них застревает намертво.
Девица же оседает без звука, тяжёлое, грузное тело, которое стремительно меняется прямо на глазах, становясь шире и больше, и тяжелее. Девичий стан расплывается, волосы становятся короче…
На мгновенье всего.
На одно лишь мгновенье, потому что в следующее девица становится снова собою, правда, более тощею, иссохшею даже.
А в голове звучит:
— Не угадал, некромант…
…не угадал.
Не…
— Гремислав! — крик пробивается сквозь смех твари, который, смешавшись с рёвом ветра и громыханием там, снаружи, лишает разума. — Гремислав, ты меня слышишь?
— Слышу.
Надо обернуться.
— Это… не настоящее… этого нет.
Нет?
Есть. Девушка, что растянулась у ног его, руками зажимающая живот свой. И тёмные потёки крови сквозь пальцы. А тут же тонкий бабий крик:
— Убийца! Он убийца! — верещит почтенная барыня, обеими руками хватаясь за грудь. — Убийца! Он убийца! Снасильничал!
И взмахивает руками.
Широкие рукава её ночного халата расправляются атласными крылами. А Гремислав оглядывается. Где он? Как он… как он тут… это другая комната. Девичья явно. Высокая кровать с резными столбиками. Бархатный балдахин прихвачен лентами. На полу — ковёр восточный. А на нем — девушка в разодранной рубахе. Её нагота бросается в глаза, она какая-то бесстыдная…
Это не он.
Не он.
Он не мог…
Клинок перерезает горло старухе, и та захлёбывается клёкотом. А потом падает… и сын её, спросонья растерянный, тёплый, тоже падает… и тварь хохочет. Гремислав убил! Убил… или ошибся?
Неужели он…
Ошибся?
И не было никакого кукольника? Тьма… тьма бывает разной… экспертиза на пожарище — не самая точная вещь. А могли и нарочно исказить данные. Пожалеть… прикрыть его… случалось подобное, пусть и не с Гремиславом.
— Тише, — говорят ему и теплые руки касаются плеч. — Не пытайся идти напролом. Только всё перемешается.
Люди бегут.
Надо их остановить… но вилы пробивают одежду и бок, и боль затапливает сознание. И смех в голове смолкает. И…
— Навязанные воспоминания тем и опасны, что со временем их тяжело отличить от настоящих, — рядом появляется женщина, которой в этом мире быть не могло.
— Я не хотел… не хотел… я не знаю, как это получилось…
— Никак, — она смотрит без жалости. — Сделай вдох. И выдох… здесь ты не дышишь, это сфера разума, как понимаю… всегда мечтала заглянуть в чью-то голову. Дурные мечты имеют обыкновение сбываться. Но дыши. Физиология очень даже влияет. Будем разбираться.
— Я убил.
— Или тварь тебе подарочек оставила. Прощальный.
— Я…
Рука закрыла рот.
— Сначала. Я видела. Нужно отделить одно от другого. Если подарок навязанный…
Поёт.
Кто-то поёт. Так знакомо и нежно. Почти как мама… мама пела колыбельную, но всегда отворачивалась, пряча слёзы.
Теперь она обрадуется.
Или…
— Так, если ты сразу поверишь, что ты убийца, мы ничего не сделаем, — жёстко говорит Катерина.
— Пение… пение в голове.
— Хорошо. Разум — такая штука… он не любит вмешательства. И будет защищаться. Ясно?
Да.
Наверное.
— Как мне разобраться? — Гремислав задаёт вопрос. Правильный ли.
— Искать.
— Что?
— Несостыковки. Она пришла к тебе? Или ты к ней?
— Она… ко мне.
— Тогда как вы оказались в её комнате?
Песня звучит громче, словно желает оборвать этот слишком опасный разговор.
— Ты знал, где её комната? — Катерина тоже не отстаёт.
— Нет.
— Ты был в доме?
— Нет. Меня… встретили… встретили на дороге. За деревней. Проводили… к дому и проводили. Там чай. На террасе. Разговор. Потом гроза… грозы там злые. Мне предложили остаться. Это по правилам. Гостеприимство. Я согласился.
Если проговаривать вслух, то становится легче.
— Отвели во флигель. Странно…
— Что странно?
— Слуги. Служанки. Они живые. Много. Даже матерый кукольник не способен управлять сразу таким количеством людей… но странно не это. Они слушались не только барыню, но и девушку.
— Ту самую?
— Да. Обычно к чужим относятся с подозрением. Нет, пожелания гостей исполнят, но не так… не с такой готовностью. Не с таким…
Он замер.
— Страхом?
— … мама, он просыпается!
— Пой!
Откуда это. Мама… у неё ведь сын, у барыни.
— Не спеши, — Катерина рядом. — Сын. Что он говорил?
— Почти… ничего.
Шепот.
Слабый. Отчаянный.
— Помогите… пожалуйста, помогите…
И пение переходит в визг, который бьёт по ушам.
— Мама!
— Не спеши.
Голосов слишком много. И воспоминаний тоже. Они как карты в руках шулера. И которым верить? Надо… с самого начала.
Так.
Деревня.
Встреча. Чаепитие. Флигель. В него ведут дворовые девки. Запах… свежие травы по углам. И свечи. Свечи горят давно, и терпкий аромат их успел наполнить
