Молчание Сабрины - Владимир Торин
Фортт с подозрением оглядывался по сторонам. Он был готов к любой неожиданности. Хотя… если уж совсем начистоту, все обстояло ровно наоборот – он не был готов к неожиданностям: шут устал, продрог и проголодался, к тому же этот вечер принес ему слишком много волнений и страхов. У него просто не осталось сил сопротивляться любым напастям, которым вздумалось бы с ним приключится. И все же Фортт неотступно следовал за Гуффином и его ящиком. В его наивном сердце жила робкая надежда: «Да, Гуффин странно и пугающе себя ведет, он что-то задумал, но я ведь знаю его не первый день, он не раз меня выручал, он мой друг… Все обойдется…»
Пройдя через скверик, Пустое Место и Манера Улыбаться подошли к подъезду с табличкой «№ 8».
– Нам сюда, – сказал Гуффин.
Фортт кивнул. Шуты зашли в дом и направились к лестнице.
В подъезде горела керосиновая лампа, но лучше бы не горела – любая, даже самая кромешная тьма, была бы всяко лучше этого отвратного тошнотворного света, еще и покачивающегося из стороны в сторону, как мышь на проволоке.
Шуты миновали первый этаж, второй… А Фортт все не мог выбросить из головы этот внезапно появившийся ящик, который тащил идущий впереди Гуффин.
– Что у тебя в ящике? – спросил он снова.
– Карлик, сложенный в три погибели, – заявил Манера Улыбаться. Даже надколотым грязным ступеням лестницы и обитым коричневой тканью стенам было ясно, что в ящике отнюдь не карлик.
– Карлик бы там не поместился, если только он еще и не гимнаст. И… зачем тебе карлик?
– Хватит болтать, – повторил Гуффин то, что сказал в туннеле. – Нам нужно найти продавца воздушных шаров.
– Я до сих пор не понимаю, как он нам поможет вернуться в «Балаганчик».
– Скоро поймешь…
Пустое Место и Манера Улыбаться оставляли за спиной лестничные площадки, шли мимо дверей квартир. За каждой из этих дверей что-то происходило: кто-то был мертв, и его еще не обнаружили, кто-то разбирал собственную грудную клетку, не понимая, чем подобные занятия могут окончиться, кто-то любил кого-то, а кто-то кого-то ненавидел. Но больше там было тех, кого ничто не волновало. Обычный габенский дом, обычный габенский подъезд. Не хватало только старушки, делающей вид, что моет лестницу. Ее действительно не хватало, учитывая, что на ступенях была свежая грязь, оставленная чьими-то ногами, судя по всему, совсем недавно.
Наконец, лестница закончилась, и шуты оказались под самой крышей – это был этаж эдак шестой-седьмой. На единственной двери некогда висела табличка с номером, но ныне проглядывали лишь впечатанный овальный след да дырки от гвоздей.
Гуффин, неловко удерживая ящик одной рукой, замахнулся зонтом, чтобы постучать, но тут из-за двери раздался короткий вскрик, за которым последовали хрипы…
– Чего ты ждешь? – спросил Фортт. Он стоял в некотором отдалении и не услышал звуков, донесшихся из квартиры.
Гуффин никак не отреагировал, его губы шевелились – казалось, он считал, будто бы давая кому-то время.
– Мы ведь пришли? – поинтересовался Фортт. – Это наша дверь?
Гуффин хмыкнул и наконец соизволил постучать.
– Мистер Баллуни?! – позвал Манера Улыбаться. – Это Финн Гуффин, ваш старый друг. Пришел к вам по срочному, как пожар, делу. Открывайте!
Никто в здравом уме не стал бы открывать, услышь он такое из-за двери, но мистер Баллуни, судя по всему, был не совсем в своем уме.
Дверь распахнулась, и на пороге возник хозяин квартиры. Это был мужчина в возрасте – не тощий и не толстый, скорее, грушевидной формы. Его лицо напоминало грубо почищенную угловатую репу, поросшую щетиной, глаза продавца воздушных шаров прятались под круглыми защитными очками с мутными стеклами. На мистере Баллуни были старенький клетчатый костюм и засаленный бурый котелок, в руке он держал пальто – судя по всему, хозяин только что вернулся домой.
– Заходите, мистер Гуффин, – сказал он голосом, который напоминал перезвон расстроенной шарманки. Голос этот был неприятен, как будто у продавца воздушных шаров что-то застряло в горле. Фортт представил себе, как этот тип визжит: «Купи шарик, деточка! Купи шарик!» – и ему стало не по себе.
Хозяин отошел в сторону, и шуты один за другим нырнули в полутьму квартиры мистера Баллуни.
Фортт осмотрелся. Это и не квартира была вовсе – скорее, большой чердак, заставленный различным хламом. Свет одинокой лампы вырывал из мрака очертания трухлявых чемоданов и ящиков, повсюду громоздились прохудившиеся чайники, ржавые баллоны и груды каких-то механизмов, назначение которых распознать не представлялось возможным.
На чердаке было холодно и сыро, как на улице, и Фортт быстро понял, почему. В крыше зияло огромное круглое отверстие, через которое внутрь проникали морось и ветер: кто-то будто бы собирался строить здесь стеклянный купол, но так его и не построил.
Прямо под отверстием разместилась здоровенная бесформенная конструкция, накрытая отсыревшим полотнищем; из-под полотнища проглядывали натянутые веревки, блоки и шкивы – все эти снасти крепились к ввинченным в дощатый пол крюкам.
Над головой раздался шорох, и Фортт вздрогнул от неожиданности. Птица… просто птица…
И тут Пустое Место обратил внимание на то, сколько здесь этих птиц: на стенах висели полки, на которых в несколько ярусов были устроены сделанные из старых коробок голубиные жилища, такие же ящики свисали и из-под балок, даже огромный гардероб, расположенный в простенке между двумя большими окнами, то и дело вздрагивал, как будто там была заперта парочка птиц.
Голуби… чердак заполонили серые, как грязная вата, Саквояжные голуби – со всех сторон раздавалось нестройное курлыканье…
Фортт не любил голубей. Они вызывали у него оторопь одним своим видом. Страх перед этими птицами у Пустого Места появился еще в детстве, когда одна из его тетушек поперхнулась жареным голубем и умерла. Дядюшка Милтон говорил, что эти несносные птицы шпионят за людьми, собирают сведения, а потом доносят… кому, он и сам не знал, но был искренне убежден, что городские голуби состоят в тайном заговоре. Глядя на этих подозрительно ошивающихся повсюду птиц, Джейкоб Фортт был склонен с ним согласиться.
Почувствовав шевеление внизу, Пустое Место опустил взгляд и похолодел: один из пернатых крался к нему с таким видом, будто что-то задумал.
Фортт всерьез задался вопросом, что за чудовищный в своем коварстве план живет в маленькой трясущейся голубиной голове, и не заметил
