Нерушимый 3 - Денис Ратманов
Крупно выиграл блондин Жека, кореш Игната, после чего, на раздаче Угнича, поднял ставку до тридцатки. Ну да, этот может, все же из основы пришел, для него это копейки. Мика ответил полтинником. Мне, следящим за Угничем, как назло, или на счастье, не везло, и я снова просто сбросил, потеряв тридцать рублей. Что ж, не везет в карты, значит, повезет в любви. Вспомнив вчерашние умоляющие просьбы Арины и Лизы звонить и не забывать, я улыбнулся…
…и тут же нахмурился. Угнич поднял ставку до сотни! Прислушавшись к его мыслям, понял — он ХОЧЕТ, чтобы на его ставку ответили, и это значило только одно — у него непобедимая комбинация. То есть существует вероятность, что у кого-то будет столько же, но Угнич сто пудов раздал так, чтобы двадцать одно очко было только у него… и еще очень хотел, чтобы никто не посмотрел под стол.
Пихнув локтем сидевшего рядом и загрустившего Коляна, я шепунл:
— Мухлюет ваш Углич, загляни под стол ему под ноги.
Никому ничего не объясняя, Колян резко поднялся, взял фонарь и светанул им под стол со словами:
— Глядите, мужики!
Все так и сделали — под ногами Угнича валялась сброшенная карта.
— Ах ты ж крыса! — прошипел Колян.
Он схватил Угнича за руку, показал всем его карты — червовые туз-король. Глаза Коляна налились кровью, желваки вздулись. Абай, который тоже уже прилично проигрался, вскочил, выругался на русско-казахском матерном, попытался ударить картежника, но не дотянулся.
Угнич лихорадочно заозирался, уши прижал, резко крутнул рукой, освобождаясь из захвата, чтобы сбежать, но я заплел ему ноги, и он с грохотом растянулся на коврике в проходе.
Дружный храп в вагоне тут же утих. Кто не спал, выглянул из купе, в том числе Киря. Убедившись, что это дембеля учинили разборки, тренер дубля скрылся.
Колян потянул за ногу Угнича, тот принялся пинаться, но откуда ни возьмись появился его сосед Дед.
— Он шулер! — пожаловался Погосян. — На горячем взяли!
Колян навис над Угничем, желая размозжить его гнилую башку, заорал:
— Своих нагрел, сука. А ну иди сюда!
Недолго думая Дед сел на корточки, огляделся и коротким ударом отправил Угнича в отключку. Поднявшись, сказал выглянувшей проводнице:
— Извините! Молодой человек напился. Уронили. — Когда она исчезла, обратился к Коляну: — Потащили его в сортир. Если спросят — перепил, блюет.
Кряхтя, Колян взял за руки Угнича и поволок в дальний туалет, причитая:
— Ну что за день такой, а?
Жека уставился на Погосяна, притихшего и прикидывающегося ветошью, скривился и передразнил:
— Ставки повышаем, да?
— Балда! — огрызнулся Мика. — Свой голова есть? Вот и думай!
Весть о том, что поймали шулера, распространилась быстро, как огонь по сухому полю. Дембеля разом протрезвели, загудели роем встревоженных шершней. Дед шагнул ко мне, пожал руку:
— Спасибо. Он многих наших разул. Но бывало, и проигрывал. — Дед собрался сплюнуть, но передумал, потому что было некуда.
— Знал, как шифроваться, — улыбнулся я.
Сообразив, что шоу кончилось, парни засобирались ко сну. Я пошел к себе в середину вагона, на семнадцатое место, останавливаясь и отвечая на рукопожатия дембелей. Меня пытались утащить за стол, напоить, я пожимал руки и откланивался. Расскажи кому, как меня стал уважать взвод вэдэвэшников — не поверят.
— Я все отдам! — бормотал сжавшийся на боковушке Угнич, окруженный толпой рассерженных солдат. — Только не в рожу, а?
— Он в Харькове выходит, — сказал Дед. — Толстый, Кудря? Вы же там же? Отведите его в сторонку и — по-тихому.
— Разберемся! — сказал кто-то из них, грозя Угничу кулаком.
Я еле протиснулся на свое место. Дед склонился над Угничем и прошипел:
— Отдашь? Так вперед! А потом купим тебе футболку с надписью «LONDON», и чтоб носил не снимая!
— А че LONDON? — подал голос из своего купе Микроб.
— Потому что там буква Г перевернута, — объяснил Дед не оборачиваясь.
Недолго думая Микроб забренчал на гитаре:
— Человек-г…н, человек-г…н, внешне такой же, как все мы…
Ну вот теперь точно можно выдохнуть. Но спать перехотелось, и я сидел, глядя в окно на огни окрестных деревень, пытался наложить сегодняшний день на воспоминания той реальности.
Сейчас бы нас остановили на границе и долго мурыжили погранцы, жадные до чужого добра и придирающиеся к каждой запятой, в надежде выбить хоть полтинник долларов с того, кто слаб духом. Потом — погранцы с собаками. Еще раз погранцы, и все это ночью, с часу до трех. Кого-нибудь обязательно куда-то увели бы, кто-то плакал бы…
Из вагона в вагон бежали бы люди с контрабандой — мешками грецких орехов и клетчатыми сумками, набитыми шмотками. Этим маршрутом я ездил единожды, в начале двухтысячных. Так все работало, пока граница была открыта.
А здесь она совсем открыта, для всех. Никаких загранов. Никаких таможен и погранцов. Сел — и доехал в Крым быстро и без проблем. Интересно, мы уже в УССР или еще в РСФСР? Перед Харьковом должна быть Казачья Лопань…
— Он готов налезть на любой размер, — тихонько бормотал Микроб всю туже песню, а я смотрел, смотрел в окно.
В конце концов постелил себе и заснул, а проснулся на рассвете на станции Запорожье-1. Протер глаза, осмотрелся. Клыков лежал, накрывшись одеялом, и тупил в телефон.
Дед готовился к выходу, проверял кармашки рюкзака. Заметил, что я проснулся, помахал рукой:
— Бывайте, парни! — И, ухмыльнувшись, добавил: — «Динамо» — чемпион!
— Воистину чемпион! — отшутился я и перевел взгляд за окно, на вокзал.
Они все в Союзе и одинаковые, и разные… Так, стоп! Перрон кишел продавцами снеди, у каждого был в руках поднос с пирожками, булочками, сладостями, готовыми обедами. Москвичи едут! Айда бомбить! Румяные тетки заглядывали в окна, потрясая связками баранок, и даже сюда доносилось:
— Трубочки со сгущенкой!
— Торты! Пирожки!
— Семечки белии и черина! — голосила согбенная старуха.
Поезд стоял недолго, часть пассажиров вышла, но никто не зашел. Кто-то из наших поддался соблазну, и в вагоне запахло пирожками.
— Восстает из пепла выпивший народ, — захрипел Микроб песню Чижа.
Дальше была равнина, поля, черные, как смоль, аккуратные каменные домики — совсем не такие, как у нас. Промелькнули даже украинские хаты с маленькими окошками и горбатыми крышами.
Восстали динамовцы, почти все, как огурцы — зеленые и в пупырышку. Никто не буянил, не носился, все мучились головной болью, даже Микроба угомонили, чтобы не звучал. Двенадцать литров «Ессентуков», предусмотрительно мною закупленных, были восприняты, как родниковый ключ, найденный в пустыне умирающим от жажды путником.
— Молодец, Саня! — похвалил меня Киря, залпом выпив полбутылки. Шпала печальными глазами смотрел, как
