Дядя самых честных правил 3 - Александр Горбов
* * *
Над колокольней собора кружили вороны. Только теперь они каркали, тревожно и зловеще. Я шёл медленно, приказав остальным не торопиться. Здесь, рядом с синей аурой, моя “ловчая сеть” сбоила — постоянно распадалась на волокна и таяла. Мне никак не удавалось точно определить центр синей дряни. Ау! Ну где же ты, дорогуша, покажись!
Стоило свернуть за угол массивного здания, как на ступенях собора я увидел женщину. Она стояла на коленях, сложив руки перед собой и склонив голову. Молится? Её голова была укрыта платком, худые плечи под тонким платьем зябко подрагивали. Живая? Ходячая? На вид не получалось разобрать, и я потянулся к ней “ловчей сетью”.
— Чёрт!
Едва приблизившись к женщине, “сеть” вспыхнула синим пламенем.
— Ёшки-матрёшки!
С трудом, разрывая по живому, я отбросил прочь остатки эфирного плетения, прежде чем пламя добралось до меня.
— Константин Платонович! — у Сумарокова перехватило дыхание. —
Это она! Она!
Женщина встала и повернулась к нам лицом. Она оказалась совсем молодой, девушкой лет двадцати, не больше. Даже бледная кожа и скорбно сжатый рот не могли испортить хорошенькое личико. А стоило ей поднять на меня взгляд, как мне захотелось перекреститься. Глаза незнакомки были залиты густой синью. Но не живой, как вода или небо, а мёртвой, будто синюшные губы покойника.
— Вы пришли, — голос у неё был надтреснутый, словно больной.
— Софья?
Она страшно зыркнула на меня и сорвалась на крик:
— Не называй меня так! Не называй! Я больше не она!
— А кто же ты, — мягко спросил Сумароков, — дитя?
— Дитя? — она хищно улыбнулась. — Ты ошибаешься. Я — Чума!
Сумароков закашлялся и профессорским тоном ответил:
— Кхм, прости, дитя, но формально, оспа не является чумой.
Девушка расхохоталась, запрокинув голову. Мне всегда было любопытно, как звучит “дьявольский смех”, и теперь мой интерес был удовлетворен. Скажу честно, мне крайне не понравилось.
Закончив смеяться, Софья оскалилась почерневшими зубами.
— Я Чума, первый из всадников.
— Что? — Мы с Сумароковым переглянулись. Какой ещё всадник, что за чушь?
— Дурачьё! Тупицы! Я первый всадник Апокалипсиса. — Она снова разразилась смехом, а затем нараспев, подражая священнику, произнесла: — И вот, конь белый, и на нём всадник, имеющий лук, и дан был ему венец.
— Откровение Иоанна Богослова, — шёпотом произнёс Сумароков, — глава шестая, стих второй. Да, это Чума.
Глава 7 — Полынь
Мне захотелось дать Сумарокову подзатыльник и заорать в ухо: какая чума, дядя, какое откровение? Ты что городишь, Василий?! Какой, в болото, апокалипсис? Не может этого быть!
— Да, я первый всадник — Чума.
Софья развела руки в стороны, запрокинула голову и закричала:
— Этот мир погряз во грехе! Нет больше чистых душ, нет праведников, нет любви!
Её голос грохотал над площадью перед собором, давя на плечи ладонью великана. Я смотрел, морщился и не верил во всю эту мистику, хотя и выглядела она до ужаса правдоподобно. Вот бледная девица, опутанная жуткими потоками эфира, вот вороньё кружит над ней, небо затягивают зловещие чёрные тучи. Страшно, а червячок сомнений всё равно грызёт изнутри.
— Все виновны! Уничтожить мир! Бросить его в огонь! На суд Божий всех искусителей! Разрушить! До основания! В труху!
Сумароков сжался, закрыв лицо руками. Седой майор, с расширенными от ужаса глазами, крестился не переставая. Часть солдат бросилась наутёк, а оставшиеся упали на колени и что-то бормотали, зажмурив глаза. Только я не успел поддаться панике и всеобщему страху. Не верю!
— Все лягут, как колосья под серпом гнева!
Я поморщился и потянулся рукой к шее. Когда требуется перекричать кого-то, нет ничего лучше Знаков воздуха и силы в связке “южный мост”. Рисуют её прямо на горле, пальцем. Завтра я буду расплачиваться — хрипеть и разговаривать только шёпотом, но сегодня смогу переорать свихнувшуюся одержимую.
— Сударыня! — Мой голос звучал громче её завываний, и Софье пришлось замолчать. — Сударыня, у меня есть вопросы! Соблаговолите ответить, будьте так любезны!
Софья уставилась на меня выпученными глазами. Теперь главное — перебить её давление и взять ситуацию под контроль.
— Сударыня, если вы первый всадник, то где остальные?
Опешив, она несколько раз моргнула. Перевела взгляд с меня на Сумарокова, на майора, на солдат, затем снова на меня.
— Ну? Где другие всадники? Не самозванка ли вы, Софья?
От моего издевательского тона девушка вспыхнула. Даже румянец на бледных щеках появился.
— Здесь! Здесь остальные!
Она мазнула взглядом по моим спутникам, остановилась на майоре и ткнула в него пальцем.
— Ты второй! Имя тебе — Война. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нём дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
Майор отшатнулся и схватился за сердце.
— Я не…
— Ты убивал. Много убивал! Мужчин, женщин, детей!
— Я не хотел…
— Хотел! Ты Война, и ты знаешь это. Третий! — палец Софьи указал на Сумарокова. — Ты третий всадник. Голод!
— Позвольте, — Сумароков встрепенулся, выйдя из оцепенения, — при чём здесь я? И почему Голод?
— Ты знаешь почему. Это ведь ты уморил их до смерти. Я знаю, что это ты сделал!
Археолог спал с лица.
— Неправда, — забормотал он, — это была случайность. Трагическое стечение обстоятельств. Если бы…
— Голод, — ухмыльнулась Софья, — я всё знаю, ты сделал это специально.
Старик обмяк и начал валиться навзничь. Я успел подхватить его под руку и усадил на снег. Дьявольская девка! Всю команду вывела из игры одними разговорами. Надо немедленно разбираться с ней, или она действительно соберёт себе “всадников”.
Я выпрямился, вздрючивая Анубиса. Давай, дружок, мне нужна вся твоя мощь.
— Смерть, — улыбнулась Софья, глядя мне в глаза, — ты последний всадник. И вот, конь бледный, и на нём всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним.
— Сударыня, не советую шутить со смертью, она этого не любит.
— Ты — Смерть!
У
