Времени нет - Рустем Халил
Девять минут. У Эдема оставалось девять минут, а потом он покинет тело Антоненко и перенесется в свое, покрытое простыней в больничной палате.
— Большой Скотт! — воскликнул Саатчи, и свет еще сильнее потускнел. — Похоже, кто решился поджарить нашего музыканта, с которым мы накануне провели такой замечательный день!
Джин по имени Саатчи точно знал больше, чем притворялся, но у Эдема не было времени извлекать из него подробности.
— Они собираются позвонить на телефон. Импульс идет от телефона к детонатору — и ба-бах, — Эдем говорил не с джином, ему нужно было объяснить все самому себе. — То есть все просто. Никакого выбора между красной и синей проволокой. Мне достаточно отсоединить телефон.
— Зачем? У вас в стране словно хватает саперов. Завтра придешь в себя и сразу сообщишь, что стадион заминирован. Они должны будут проверить.
Джин был прав. Президенту не следует прикасаться к телефону. Эдему стало спокойнее. Так он и поступит. Похоже, ему пора уходить, пока сознание Антоненко не вернулось в это тело.
— А кто его установил? — спросил Саатчи.
"Я не знаю его имени, он Безликий", — хотел сказать Эдем. В том, что именно Безликий курировал непосредственную установку взрывчатки, он не сомневался. Но приказал ему Гарда. Значит, ответом на этот вопрос будет эта фамилия.
Перед глазами предстала сауна, люди в плавках и охлажденный фреш. Гарда говорит о гипотетическом теракте. Второй участник встречи Хижняк дает понять, что ему не нравятся даже гипотетические разговоры о таком. А что делает президент?
Президент поддерживает эту идею.
Нет, не из-за Безликого на стадионе в центре Киева установили бомбу. И не по желанию главы администрации Гарды.
— Президент установил, — ответил Эдем. — Он не озвучил приказа, но он его отдал.
Зеркало и дальше лило мягкий свет, но Эдем многое отдал бы, чтобы сейчас этот куций обломок разросся до размера страницы из тетради, — чтобы он мог увидеть в нем джина, а не только слышать его голос. Голос единственного собеседника, с которым он мог откровенно поговорить.
— Совраю, если скажу, что такое не происходит повсюду. Все старо как мир. До полуночи — семь минут, поэтому это выражение как никогда актуально.
— Что же мне делать, Саатчи?
— Как что? Убирайся отсюда. Завтра с утра сообщишь о бомбе. Можешь даже обвинить президента — ты оставил здесь достаточно его отпечатков. А в свой последний день — живи и радуйся.
— Никто не снимает отпечатки пальцев у президентов.
— Какая разница? Совсем скоро он уже не будет президентом. Один утренний звонок в полицию — и занимайся своими делами. У тебя последний день или забыл? Ты успел все, чего хотел? Повидаться с Инарой уже не в чужом образе, а как Эдем, которого она знала много лет назад и которому покрывала ноги вчера в больнице. Навестить Зуба. Выяснить отношения со своим врачом или другом — я так и не разобрался. Прийти сюда, на стадион, где уже не будет взрывчатки, и услышать, как сотни тысяч впервые слышат написанную тобой песню.
— Звонок в полицию я могу предупредить первый теракт, но не второй, если президент и глава его администрации попытаются сделать такое на следующей неделе.
— Мне неприятно напоминать, но тебе ли не все равно, если тебя в этом мире уже не будет?
— Буду просто не в физическом смысле, — Эдем провел пальцем по зеркалу, словно пытаясь передать ему свое тепло. — Спасибо, Саатчи. Мы с тобой едва знакомы, и ты отнимешь мою душу, но такое ощущение, будто я в последние дни своей жизни вдруг нашел друга. Благодаря тебе я многое сделал, но сейчас сделаю самое главное. Единственная возможность остановить президента — устранить его.
Эдем положил обломок на пол, освободив обе руки.
— Постой, что ты хочешь сделать? — заорал джин, и в обломке вспыхнул огонь. — Взорвать президента?
— Здесь батарея. Даже никакого звонка на телефон не требуется. Достаточно запереть цепь и отправить электрический импульс в детонатор. На стадионе нет никого. Жертва будет только одна.
— С тех пор, как мы познакомились, ты только и делаешь, что приносишь себя в жертву. Я знал одного такого парня. И вот что скажу — не стоит превращать это в привычку.
— Ха-ха, смешно, — сказал Эдем.
Смешно ему не было, но весенний ветер поднял песчинки сомнения, стало легко и свободно, даже нога перестала болеть.
Он вынул телефон — хорошо, что проволока была достаточно длинной, — и начал разматывать ленту, чтобы открыть доступ к батарее. И легко поддавалась.
— Это не твое тело, ты не можешь им жертвовать! — кипел джин.
— Сомневаюсь, что такое ограничение есть в контракте, — Эдем посмотрел на часы. — У меня еще пять минут, и я могу делать все, что угодно. Прощай, Саатчи. А может, наоборот, здравствуй.
Лента упала на пол. Огонь в занозе зеркала исчез, сменившись миниатюрным изображением джина.
— Нет, — сказал Саатчи, — никаких прощаний.
И щелкнул пальцем.
Суббота. Желтые занавески
5.1
Что это?
Сладкий аромат табака… Виноград… Сигареты со вкусом винограда! Закуришь — и окажешься у подножия горы, где забегают за холм ровные полосы Кокура белого и солнце наполняет соком пока зеленые гроздья.
— Этот лист слишком твердый, — сказала мама. — Возьми его между ладоней.
Я послушно сжал листок ладонями и почувствовал толстые жилки и грубую поверхность.
К тому дню я думал, что виноград растет на низких кустах, как клубника.
— А теперь сравни, — мама протянула мне молодой лист. — Нам нужны такие.
Папа стоял, заложив большие пальцы за ремень, и жевал виноградный усик. Все честно. Он согласился вернуть машину в виноградник, но предупредил, что собирать листья не планирует, поскольку и блюд из них не будет есть. Папа в кулинарии традиционалист и не принимает на мамины эксперименты. Капустный листок ему лучше самого нежного виноградного.
Я повторил за отцом — разве что ремня на мне не было, — усик оказался кислым по вкусу. Что
