Записки нечаянного богача – 3 - Олег Дмитриев
Я вытаращился на экран, размером почти с само футбольное поле. Этого в сценарии не было. По крайне мере, в моей версии. И неужели это у меня такой дурацкий голос, глухой и хриплый? По довольным лицам Тёмы и Серёги было ясно, кто влез обеими ногами в наш шедевр. Оставалось надеяться, что хуже он от этого не стал. Но, судя по гулу с трибун и взглядов на меня из-за столов, волновался я зря.
На экране появилась рука, пробитая ножом, остриё которого застыло в считанных миллиметрах от груди старухи. По пальцам текла кровь, пропадая на вишнёвой ткани. На рукоятке ножа камера выхватила те самые три башни в круге. Трибуны орали так, что я забеспокоился, выдержит ли крыша. Надя больно ткнула меня локтем под рёбра — про шрам на руке я тогда ей наплёл какой-то ерунды.
Следующий кадр — весёлые мужички срывали, смывали и сдирали логотипы с башнями, возвращая Ворона с кольцом на борта машин и судов. Грузовички катили на восход. Кадры с этого же стадиона, на которых Батька жал руку Лорду и шептался с бабой Дагой. А потом — побережье океана, где молодая пара везла по песку коляску с абсолютно счастливой бабкой. Трибуны уже выли, выдыхаясь, но хлопать не переставали. На лицах гостей тревогу и жесткие складки сменяли улыбки и слёзы радости. Второвские телевизионные деятели искусств опять отработали на всю катушку.
— А теперь, дорогие друзья, слово для поздравления молодых предоставляется… — диктор захрустел, защёлкал и зашипел. Лёгкий свист в динамиках сообщал, что что-то пошло не по плану. Надя ахнула, Аня переводила испуганные глаза с неё на меня. Я подался вперёд, едва не сдвинув стол. Слева то же движение одновременно со мной повторил Тёма. Бадма встревоженно что-то говорила ему на ухо, пытаясь вынуть из руки вилку, такую же, что я недавно сложил пополам, только завязанную узлом. С других столов на нас смотрели десятки глаз, чаще всего взволнованных. Лишь во взгляде одного заокеанского гостя читалось злорадное торжество — русские налажали-таки. Я попросил внутреннего фаталиста перестать орать злую матерщину, а лучше запомнить этого персонажа. Мы его в гости больше звать не будем. А момент и вправду был очень тонкий. И он подходил к кульминации.
Вспыхнуло так, что ослепли абсолютно все. Я на репетициях это уже проходил — «зайчики» в глазах, как от сварки, на пару минут обеспечены. На то расчёт и был. Когда вспышка погасла, над сценой висел плотный туман. И из него выходила фигура плечистого мужчины. Курчавый брюнет с проседью двигался легко, как хищный зверь. Живой хищный зверь. На трибунах раздались крики, когда изображение этого человека появилось на огромном экране. Андрусь и Гнат вскочили, роняя стулья. Мила замерла, забыв, что нужно «переводить» бабушке.
— Ну здравствуй, Дагмарушка! — пролетел голос над нами.
Молчали все. Дрожала Мила. Тряслись плечи Андруся. Закусил кулак плакавший Гнат. Рывком подалась вперёд, на звук, едва не выпав из кресла, баба Дага. На голос мужа, которого не слышала столько лет.
— Милушка, внучка, здравствуй! Девочки мои, какие же вы обе красивые, — звучал над стадионом голос Витольда, Старого Ворона. Он на огромном экране был живым. Если не знать, куда вглядываться — ни за что не распознать голограмму.
На бабку было страшно смотреть. Она водила закрытыми незрячими глазами, принюхиваясь, как охотничья собака. Словно не верила ушам.
— Поздравляю тебя, люд Могилёвский! Такой праздник у вас — внукам будет, что рассказать, — фигура развела руками, голос усилился. Вой и рёв трибун смешался с таким же с улицы, который, как нас заверяли, не был должен слышаться из-за звукоизоляции. Казалось, со стадиона вот-вот слетит крыша.
— Сергей Ланевский! Пообещай мне, что не обидишь внучку! — слова Витольда хлестнули.
— Клянусь, Ворон! — выпалил вскочивший Лорд. Эти слова разлетелось, казалось, над всей областью, усиленные динамиками здесь и снаружи. Перемудрили, видимо, что-то наши два звуковых светила.
— Дагмарушка, птичка моя певчая, — в тоне звучали такие ласка и тепло, что не передать. — Обещай, что не станешь спешить ко мне, пока правнуков в школу не отправишь!
— Обещаю, любый мой! — голос, усиленный специальным образом без всяких видимых микрофонов накрыл и стадион, и город.
И тут баба Дага поднялась над креслом! Руки, дрожа, упирались в столешницу, удерживая тело. Тысячеголосый восхищенный «ах» пролетел по-над трибунами. Я закусил губу. Только бы не передавить. Только бы выдержала!
Вспышка повторилась, и отовсюду донеслись возмущённые крики. Даже я, знавший, что сейчас будет, забыл зажмуриться, не сводя глаз с бабы Даги и Милы с Ланевским, что обступили и поддерживали её. Развеялся вновь сгустившийся было туман, оставив на сцене, слева и справа от Витольда ещё по паре человек. Я видел, как схватился за стол Серёга. И как его невеста перестала дышать.
— Здравствуй, Милушка, доченька! — звонкий женский голос снова заморозил всех. Вот в кого у Милы этот хрустальный колокольчик.
— Здравствуй, дочушка! Здравствуй, мама, — фигура Георгия Коровина склонила голову.
Рядом с Дагмарой, чуть позади, появился товарищ военврач. В его, брошенном на меня, взгляде сочетались восхищение с осуждением. Я переживал не меньше него. За всех.
— Привет, сын! — громко сказала фигура плотного светловолосого мужчины в костюме. И Лорд молча кивнул, сглотнув.
— Здравствуй, Сергуня! Какой ты большой стал. Как на папу похож, — невысокая, кругленькая, какая-то по-домашнему уютная женщина с огромного экрана смотрела на Серёгу с такой нежностью, что меня аж тряхнуло. И не одного меня.
— Совет да любовь вам, дети! — пары сошлись, встав шеренгой с Витольдом в середине. Поклонились. И рассыпались, став тремя большими чёрными птицами и парой волков. А у стадиона всё-таки поехала крыша.
В центре появилась трещина, увеличивавшаяся в размерах до тех пор, пока края секций не разошлись до самых трибун. Птицы и звери на сцене распахнули крылья и по всё расширявшейся спирали стали подниматься в ночное чёрное небо, увеличиваясь в размерах с каждым витком. К срезу сводов стадиона они были уже с грузовик размером.
Кромешную тьму ночного небосвода над Могилёвым, снизу подсвеченную золотом от украшенных улиц, пронзили яркие лучи, будто с восьми сторон света долетели огромные молнии. Они кружились, то вспыхивая, то пропадая. А потом загорелись нестерпимым белым светом, на фоне которого кружился хоровод Воронов и Волков. Раздался раскат
