Адовы - Степан Александрович Мазур
И он тоже принялся разбирать завалы.
— Даже военные пытаются исправить то, что уже натворили чиновники, — Побрей Врунов подошёл к Чепушило, который скинув пиджак и обнажив татуированные куполами плечи, так же сочувственно сопел над развалами.
— Мы все виноваты, — сказал директор банка. — Бизнес, власть, а толк какой? Ни один человек в ответ не улыбнётся, пока к нему в карман лезешь. А если дырявый давно карман, то что делать? А люди что, виноваты? Откуда деньгам взяться? В карман давно никто не докладывает. Все только отобрать норовят.
Побрей Врунов повернулся к новой камере оператора, кивнул и продолжил совершенно искренне:
— Все работают в едином порыве, даже не обращая внимания на жуткие раны от огня.
Тут Врунов показал на лысину Даймона и погладил местами выстриженного пуделя.
— Даже животные милосердны и пытаются исправить предрешенное. Вынюхивают наши пороки, чтобы предостеречь от новых грехов. Кем же предрешен наш путь? Разве реновация должна была затереть нашу память? Разве не было на этой улице истории? Разве не знали эти подъезды любви? Разве не смеялись здесь дети?
Побрей замолк. А затем увидав хвост крысы в кармане Даймона, показал на неё оператору и добавил:
— Дети более человечны, чем мы. Ребёнок спас крыску. Не побоялся чумы и бешенства. А что мы? Взрослые, которые. Стреляем, протестуем. Тьфу на нас. Плюнуть и растереть.
Камера выхватила Михаэля. Он тщательно принюхивался к обломкам. Нос медведя был гораздо более чутким к запахам, чем человечий. В очередной раз подняв массивный кусок плиты, бережно и осторожно Адов поднял на медвежьи руки заросшее шерстью пыльное тело.
Оно кашляло, закатывало глаза, и бормотало: «опять крышу крыть», «шайку бы, хозяйка» и «столько пыли я не вытру».
Все вдруг подсветили Чердачного и его спасителя. И люди поняли, что на Михаэле не костюм, да и в руках его не совсем человек.
Откровение накрыло всех.
Даже Врунов на миг потерял дар речи. Застыли и куклы, что тоже вносили свою лепту, растаскивая по маленькому камушку от завалов.
Старший Адов словно не обращал на своё раскрытие никакого внимания. Он перекинулся в человеческое обличье и поднял тело над головой.
— Живой, — сказал он тихо.
— Живой! — подхватил Побрей Врунов так, как будто любимая команда забила гол.
И вся толпа возликовала:
— ЖИВОЙ!
Люди принялись обниматься; психи брататься с раздетыми военными, бабка Нюрка крепко-накрепко обняла участкового, сказав:
— Ишь что, а инопланетяне то тоже люди оказываются!
— Люди! — кивнул Петрович и неожиданно для себя откопал ванну с карасями. — Все тут теперь люди, кроме нас. Мы истинные нелюди. А монстры оказались единственными людьми. Это уже диагноз нам, человекам. Я же, Нюр, как оказалось, всю жизнь не там рыбачил. Рыба то вон вся где — в ваннах уютных. А не в реках, которые люди загадили.
— Рыбы миллионы лет эволюционируют, Петрович, — припомнила старушка. — Нам до них ещё далеко. Давай рыбе лучше новую реку найдём.
— Давай, — согласился Петрович. — Берём по одной и несём в тазик. А потом выпустим там, где почище.
Санитары принесли каталку. Но не за участковым или рыбой. А за чердачным. Михаэль бережно положил Топота на неё.
— Что ж, хозяин, и шердака теперь у нас нет, — вздохнул пострадавший. — Не Шердачный я теперь, выходит. Снова понижен… Пыльный, выходит теперь я?
— О нет, мой дорогой. Ты повышен далеко за пределы этого дома. Да и я не хозяин тебе, Топот. Ты свободный и волен сам выбирать новый дом, — улыбнулся вполне по-человечески Адов старший. — Мы все теперь освобождены. Но не изгнаны. Вот она — истинная свобода среди людей. Не важно, человек ты, монстра или кукла. Важно поступать правильно.
Топот кивнул. Побрей Врунов улыбнулся и отложив микрофон, заплакал. Лучше бы он сказать не мог.
Блоди обняла оборотня и призналась:
— Я вампир, но давно не пью кровь. Томатный сок вкуснее. И пончики, они, понимаешь… Они мне лучше подходят! Я прежняя, конечно. Но я… хочу… хочу меняться. Мне больше нравится выпечка, чем охота!
— Я знаю, — улыбнулся Адов, обнимая жену. — Я и сам давно жарю сырое мясо. А люди мне вовсе поперёк горла встают. Изжога, опять же. Мёдом всё надо лечить. Пасеку бы мне, да побольше. Я же не столько медведь давно, сколько пчеловод!
Даймон протёр очки и сказал:
— А я влюбился. Я знаю, нам, демонам, нельзя. Мы созданы чтобы заставлять страдать, но Ленка… Она, рыжая, понимаете? Она сильнее запретов!
Ленка услышала этот диалог в толпе, неожиданно подошла к нему и взяла за руку.
— Ты тоже мне нравишься. Твои стихи прекрасны, Даймон. Оказывается, я люблю поэзию. Её можно слушать и ничего не говорить. Как жаль, что мальчики сейчас не сочиняют стихов девочкам. Только крутизной меряются. А чего ей мериться, когда стихи так красивы? Я бы… ещё послушала.
Они обнялись.
Следом камера выхватила Мару. Та улыбнулась в объектив редкими большими зубами и заявила:
— А я больше не буду пытаться захватить мир.
— Почему? — спросил Побрей, устало улыбнувшись после всего пережитого.
— Я устала. Больше не могу. Живите. Чего мне жалко, что ли? — призналась Мара и обнажила зубы. — Живые вы веселее. Я… так подожду.
* * *
Ночь откровений на улице Садовой перевернула всё. Первый Подпольный канал заснял всю картину в прямом эфире, чем неожиданно прославил Адовых на всю страну, а затем и планету.
Монстры подняли головы во всех странах и заявили о себе, не желая больше скрываться в темноте, ночи и по прочим пещерам.
Кот Леонид на рынке даже вскоре создал профсоюз мохнатых и был избран мэром города, запретив сносить уцелевшие старые дома, как элемент истории. В них всё-таки могли жить домовые.
— Места в стране много, стройте, где хотите, а плодить муравейники ещё успеете, — заявил он в камеру и это оказалась его победная предвыборная речь.
Его единственный оппонент — Чепушило раскаялся. Он свёл наколки и отдал коту-оборотню свои голоса, а банк закрыл. И даже распродал всё имущество за границей, а сам переехал на дачу картошку выращивать, поднимая сельское хозяйство в стране на отдельно взятых шести сотках.
— Вы как хотите, а я больше
