Юрий Никитин - Семеро Тайных
— И когда Сладоцвет рассказывал, был треск, словно рушились стены, крики слуг, грохот, затем услышали страшный крик... ну, того колдуна, дальнего, с которым никто не знается, но который, поговаривают, ведает источником воды из подземного мира. И даже вроде бы берет...
Пятно потускнело еще больше, почти не выделяясь из черноты. Россоха нехотя позволил ему увеличиться, но пятно оставалось таким же безжизненным, словно потрясенный Боровик никак не мог собраться с силами.
— А в чем опасность для меня? — спросил Россоха враждебно.
— Он настойчиво спрашивал о других чародеях... Ему назвали тебя как самого сильного... после него, конечно.
— Конечно же! — сказал Россоха язвительно. — Что ж, если тот лесной человек явится еще разок, он встретит настоящего чародея, а не копну жира. И не дряхлого деда, которого он видел в прошлый раз.
Снизу донеслись крики, шум, грохот. Россоха прислушался, еще удивленный, что кто-то посмел нарушать его тишину, а из стены прозвучало:
— Не упоминай бера к ночи...
Глава 44
Стена разом стала черной, словно всю залило густой горячей смолой. Россоха чувствовал, как там уплотняется добавочная стена из заклятий.
Он замер, заклятие застыло на губах, ибо стряслось то, что не могло произойти: мир сотряс грохот, затрещал пол под ногами, а стена, где только что высвечивалось пятно с гнусной рожей Боровика, задрожала, как под порывами ветра дрожит грязный холст, рассыпалась в серые глыбы, а те медленно обрушились... в пропасть, которой не могло там быть!
С той стороны полыхнул немыслимо яркий свет. Россоха отшатнулся, закрыл лицо ладонями, но и сквозь пальцы проникал режущий глаза свет, впивался в мозг. Под пальцами стало мокро, слезы побежали по щекам.
Он смутно видел, как в блистающем свете возникла огромная человеческая фигура, черный силуэт без лица. Страшный голос прогремел обвиняюще:
— Я слышал!
Россоха прокричал, не видя ничего, кроме яркого света и смутно очерченной человеческой фигуры:
— Но разве я скрывал?
— Да! — грянул голос еще громче. — Да, я выгляжу дураком!.. Да, я непонятен, потому что всяк зверь гребет к себе, а только я да курица гребем от себя... Да, вы бы понимали меня и сочувствовали, если бы я, скажем, взялся отвоевывать огород у соседа, жену у кума или земли у другого князя!.. А если бы у меня еще и хоть какие-то права на чужие земли, то даже взялись бы помогать... конечно, чтобы урвать для себя в кровавой неразберихе. Когда двое дерутся, пользуется третий... Но в любом случае меня бы понимал весь простой народ от кузнеца до его князя!.. Но это же простой народ!.. Они же все, хоть конюх, хоть князь, хоть царь, не зрят дальше своего брюха... и дальше... да-да, не дальше! Но вы же не простые! Вы — умные! Даже, может быть, мудрые, хотя теперь я сомневаюсь, ибо мудры лишь те, кто уже наелся, а теперь живет для других, чтобы накормить и одеть весь род людской!
Россоха усиленно мигал, омывая слезами обожженные глазные яблоки. Из-под ладони в глаза бил режущий свет.
Он прокричал, стараясь отсрочить удар, который вот-вот обрушится на его голову:
— Ты не столько непонятен... Ты хуже!
Из темного силуэта грянуло:
— Что может быть хуже?
— Ты зануда, — сказал он как можно отчетливее, чтобы тот, который так жадно охотится за любым знанием, начал слушать, остыл, постепенно заглатывая крючок. — Хочешь, чтобы все жили высоким... а это невозможно. Всяк человек бывает способен на высокое... Но редко кто это совершает хоть раз в жизни. А если делает такие поступки два-три раза за жизнь, то его считают чуть ли не праведником! Если чаще — то вовсе святой. А ты по своей детской нетерпимости жаждешь, чтобы все жили только высокими идеями? Забыв о том, что великий Род сотворил первого человека из медведя, а медведь тоже гребет к себе, нападает как спереди, так и сзади, совокупляется со своей медведицей, но смотрит и на чужих, гадит как за кустами, так и на дорожке...
Олег сказал зло, но колдун ощутил в голосе надрыв и страдание:
— Ты по крайней мере меня понимаешь. А я... устал убивать. Устал крушить направо и налево. Устал сносить башни и трясти землю. Но если ты не поклянешься в верности... да не мне, а верности... черт, я даже не успел придумать, как это назвать!.. Словом, ты должен прилагать все силы, чтобы собрать всех сильнейших в один могучий Совет. А когда мы вместе, мы увидим, что нам нечего драться по мелочам... а нынешние как раз и дерутся по мелочам!.. сможем править всем миром. Всеми царями, королями, императорами. Мы будем указывать народам, как жить без войн, как просто жить.
В нестерпимом свете колыхался плоский черный силуэт, страшный и с нечеловеческим голосом, но затем на голове незнакомца вспыхнуло багровое пламя. Судорога скрутила Россоху, он не сразу понял, что это просто волосы, волосы цвета кровавого заката, а сердце колотится часто и жалко, в груди хрипит, он судорожно хватал ртом воздух, стараясь не умереть, начал приходить в себя, в свете из разлома в земле стоял просто человек, это его черный силуэт...
...Как вдруг из черноты блеснули два неправдоподобно зеленых огня, чистых и пронзительных. Волны ужаса захлестнули с головой, но в последний миг вспомнил, что эти колдовские огни — глаза этого странного человека, неправдоподобные глаза, и эта искорка позволила удержаться в сознании, он вложил в нее все оставшиеся силы, от слабости рухнул, но дрожь ушла, а шум в голове утих.
С изумлением он чувствовал, что земля уже не дрожит. Глубоко в недрах слабо ворчало и поскрипывало, скреблось, медленно затихая. Из-за спины огромного человека все так же бил в глаза режущий свет, но его великанская фигура стала меньше. Уже смутно различались крутые плечи, блеск на мускулах толстых рук, браслеты на бицепсах.
Огромный человек стоял неподвижно, но, несмотря на его слова об усталости ломать и крушить, Россоха чуял и без колдовства, что если у этого с зелеными глазами хватило мощи расколоть его башню, то хватит обрушить здесь все до преисподней.
— Да, я понимаю, — сказал он торопливо. — Понимаю, понимаю!.. И клянусь в верности... во всем, чем хочешь поклянусь!..
Клятвы, вырванные силой, недействительны ни перед человеком, ни перед богом. Но этот дикарь, похоже, не знает даже этой простой истины.
Солнце уже опустилось, темные тени на земле слились, покрыли там, внизу, сумерками, а здесь, в башне, Жемчужина освещала все помещение радостным трепещущим светом.
Даже высоко под сводами, где на длинных балках колыхались черные космы закопченной паутины, было непривычно светло и чисто. Летучие мыши, чьи силуэты Хакама с трудом различала даже днем, сейчас висели в ряд как спелые плоды. Их уши шевелились, а красные глаза без страха смотрели на Жем-чужину, что не слепила, не пугала, не изгоняла нещадным светом, как гнали их сжигающие лучи солнца.
