Иллюзия бога - Алина Штейн
Три минуты на путь по длинным серым коридорам.
– Но не оказалась же, – сказал Аид, чувствуя, что надо что-то сказать. Она, казалось, слегка расслабилась.
Они очутились в серой комнатке, где едва умещались серый стол и серые стулья. Ари развалилась на одном из них с видом человека, который слишком устал, чтобы еще хотя бы секунду продержаться на ногах. Аид не возражал. Он остался стоять.
Серый охранник ввел серого парня – лишь тень от того умного и хитрого отличника Сизифа, которого Аид помнил. Усадил его напротив Ари.
– Семь минут, – сказали ему напоследок.
Этого было более чем достаточно.
Железная дверь с грохотом захлопнулась за ними, и Сизиф уставился на нее чуть ли не с мольбой.
– Какая прелесть, – бросила Ари.
– Не хочешь подождать за дверью? – любезно поинтересовался Аид. – Неважно выглядишь.
– Нет-нет, мне и тут хорошо. Удостоверюсь, что ты не дашь ему по морде.
Встреча не должна была так потрясти Аида – он успел продумать ее до мельчайших подробностей. Но что-то внутри него саднило и царапалось.
– Давно не виделись, – ухмыльнулся Сизиф, поборов замешательство. К его широкому лбу прилипла прядь темных волос.
– Ты приходил в морг и спрашивал про убийство Семелы? – спросила Ари, стараясь не смотреть на него.
Сизиф оторопело сглотнул. Казалось, он ожидал какого угодно вопроса, но этот застал его врасплох.
– Я отвечу на этот вопрос только полицейским, – наконец выдавил он.
– Тебя кто-то попросил об этом?
Допытываться не имело смысла: Сизиф лишь мотал головой, уставившись в пространство перед собой.
– Ладно. – Ари бросила взгляд на Аида и поднялась на ноги. – Пойду… хм… за кофе.
Дверь снова загромыхала, и они остались одни. Аид снял перчатки.
– Драться будем? – Сизиф побренчал наручниками, демонстрируя скованные запястья.
– Меня не волнует, почему ты это сделал, – тихо сказал Аид, наклоняясь к нему. – Почему стрелял в нее. Но вот сам факт…
– Я не хотел убивать Персефону, – перебил Сизиф. Он страшно побледнел. – Она бросила в меня бутылкой, я нажал на курок. Я просто хотел ее напугать. Клянусь. Это был случайный инцидент.
– Случайный инцидент у нас будет прямо сейчас, если не ответишь, зачем разыскивал тело Семелы.
Сизиф, казалось, не слышал его, продолжая:
– На самом деле, конечно, я хотел напугать не ее, а тебя. Забрать у тебя самое дорогое… Я ведь не бросаю слов на ветер.
– Последний шанс, – проговорил Аид, наклоняясь еще ближе.
Что-то внутри него вырывалось на свободу.
– Это все, на что ты способен? – вопросил заключенный с нервным смешком. – Запугивать людей, играя на нервах?
Аид дернулся вперед. Хорошо, что он снял перчатки. Было что-то правильное в том, чтобы душить Сизифа голыми руками.
– У тебя совсем немного времени, – говорил он, чувствуя, как чужая жизнь вытекает капля за каплей под его пальцами.
Вот где настоящие эмоции. Острые ощущения, в которых он никогда прежде не испытывал необходимости. Слабое удовлетворение от возможности видеть Сизифа потерянным, измотанным, умирающим. Ему нравилась мысль, что Персефона испытала бы те же чувства, будь она здесь. О, она бы улыбалась – Аид просто знал это.
– Смерть от удушения наступает вследствие кислородного голодания. Собственный запас организма составляет всего два литра газа. Этого объема хватает на три минуты. Чуть дольше, если повезет. Но тебе не повезет, Сизиф.
Ноги его жертвы елозили по полу, и их стук был одной из лучших вещей, которые Аид когда-либо слышал в жизни. Он не испытывал ярости или злости – лишь мысли о том, что это правильно.
Правильно причинять смерть.
Будто он всю жизнь этим занимался, просто по какому-то недоразумению забыл об этом и только теперь вспомнил.
Темный мир простирается перед его взором. Ужасающий мир, ненавистный людям, мир справедливого возмездия.
Его мир.
– Вот дерьмо! – завизжала Ари у него за спиной. Она поспешно захлопнула дверь, стараясь не привлечь внимание охранников, ошивавшихся поблизости. – Он умер? Ты убил его?
Пощупав пульс Сизифа, Аид констатировал, что, похоже, и правда убил.
– Да ты с ума сошел! – крикнула она, срывая черные очки с лица и тыча ими в тело Сизифа. – Мог бы… Я не знаю… В конце концов, он и так уже сидел в тюрьме. Мог бы проявить милосердие!
– Не думаю, что я когда-либо проявлял милосердие, – холодно сказал он. – И ты вроде сказала, что сходишь за кофе.
– Господи, Аид, мы в тюрьме, какой кофе? Просто хотела подождать, пока ты вытянешь из него информацию своими волшебными денежками или как ты там это обычно делаешь! Да, да, я солгала, подай на меня в суд!
Она взволнованно зашагала по комнатушке, заламывая руки и бормоча, что теперь-то они доигрались и Аида посадят, а она будет выглядеть соучастницей, и все, их песенка спета, а как же поиски, и вообще, у нее вся жизнь впереди… Она замолчала только на секунду, чтобы тоже проверить запястье мертвеца и подтвердить, что пульса нет и в помине. И что Аид – долбанутый идиот.
– Какого черта ты все еще таращишься на труп? Давай думать, как выбираться. Или думаешь, он не выдержит того, как ты раздеваешь его взглядом, и вернется с того света?
Аид положил ладонь на грудь Сизифа. Тот все еще выглядел живым, но что-то в нем неуловимо изменилось. Словно кто-то погасил огонь, и от этого легкого света осталась только тень, слабая, бесплотная, жуткая, которая уже покинула тело, но все еще была неподалеку. Аид чувствовал ее холодное присутствие, и это было почти красиво. Красивее, чем то, как поэты обычно рисуют душу: свет, легкость, лучи добра и прочая галиматья. Такая душа устраивала Аида гораздо больше.
И он подумал, что еще не пришло время тени, что она пока не может отправиться дальше, что лучше бы она продолжала цепляться за эту смертную тушку. Потому что на той стороне ее все равно не ждет ничего хорошего, уж он об этом позаботится.
И тень подчинилась невысказанному приказу.
И Сизиф вскочил на ноги с таким испуганным воплем, что у Аида заложило уши.
– Ебтвоюмать, – потрясенно выдавила Ари. – Ты его оживил! Ты что, долбаный волшебник? Или медик?
Сизиф царапал шею, на которой остались следы от пальцев Аида, и глядел на него широко распахнутыми глазами. В них застыл ужас, а еще в них билась жизнь, и от этого Аид испытал странное сожаление. Тень ему нравилась. А ему нравилось не так уж много вещей.
