Золото Колхиды - Евгений Васильевич Шалашов

По бурлящей Элладе

Он торопит коня.

Громыхает троянская война

От темна до темна.

Много в поле тропинок,

Только правда — одна.

Бьют свинцовые ливни,

Нам пророчат беду,

Мы на плечи взвалили

И войну и нужду.

Мне показалось или нет, что рядом со мной опустилась какая-то тень? Южные ночи чёрные и густые, но здесь, рядом с костром, было чуть посветлее, а этот «сгусток» чётко выделялся. И кого это принесло? Может, какой-нибудь олимпиец решил спуститься с небес на землю, послушать песню, или подсмотреть — как там поживает богиня охоты? А чего он ночью-то припёрся? По ночам всем богам спать положено. Ну, раз пришёл, пусть слушает. И я продолжил. Когда завершил последний куплет о том, что «Если снова над миром грянет гром», то «мы на помощь придём», тень неожиданно чихнула. Как вежливый человек, я сказал:

— Будьте здоровы.

— Какое здоровье может быть у мертвеца? — удивилась тень.

— Это лишь пожелание, проявление вежливости, не больше, — пояснил я.

— Желать здоровья, услышав чих? Какая глупость!

Я, понимаете ли, ему (или ей?) здоровья пожелал, а мне сразу же отвечают хамством. Типа: будьте здоровы, а в ответ — не ваше дело!

Я обиделся и замолчал. Тень поёрзала — может, на голой земле холодно даже тени? Или ей скучно, и хотелось поговорить? А чихала она почему? Аллергия или простуда? Ага, у тени. Скорее, внимание привлекала.

Если верить легендам, тень никогда не заговаривает первой, но я же уже сам заговорил с ней, поэтому она вправе поддержать разговор.

— Ты поэт? — поинтересовалась тень, не выдержав молчания.

— Боже упаси! — отозвался я. Как меня только в этой жизни не обзывали, но поэтом ни разу. Нет, в детстве стихи писал, но к счастью, очень рано понял, что поэзия — это не моё.

— Жаль. Мне было бы интереснее разговаривать с поэтом, пусть и плохим, нежели с простым смертным.

— Почему это «плохим»? — снова обиделся я. На этот раз не за себя, а за Роберта Рождественского, чьё творчество искренне люблю и уважаю. А то, что «непоэт», в отличие от поэта, только простой смертный, пропустил мимо ушей.

— Ну разве ТАК надо писать стихи? Что такое — «бьют свинцовые ливни»? Разве свинец падает с небес?

— Это образ, — начал оправдываться я. Но как объяснить призраку, жившему (м-да, а как сказать-то?) до нашей эры, что в будущем станут делать пули, что пострашнее любых стрел?

— Образ должен быть понятен. А здесь только рифмованная проза. Настоящие стихи должны звучать по-иному.

Вишь, даже здесь, в Древней Греции, самое тяжкое оскорбление для поэта — мол, его стихи «рифмованная проза». Это как у нас, если хочешь оскорбить чью-то научную работу, пиши «реферативность», не ошибешься.

— А как же они должны звучать?

— Хотя бы так. Послушай мои строки. — тень откашлялась, и монотонно произнесла:

— Чем эта женщина могла тебя пленить,

Твой ум и сердце так поработить? —

Своею грубою, неловкою рукою

И локона она не может взбить!

Ни груди молодой ей ризой дорогою

С искусством не суметь, закрыв, полуоткрыть.

Немного помедлив, тень откинула голову назад и прочитала еще пару строк:

— Имя и пепел певицы этою насыпью скрыты;

Нежная песня её вечною жизнью живет.

Я покивал, а тень сообщила с долей скромности: — Между прочим, это про меня.

Я посмотрел на собеседника, оказавшегося собеседницей, с интересом. Кажется, я знаю, кто пристроился возле моего костра.

— Значит, ты поэтесса и тебя зовут Сапфо?

— Меня зовут Псапфо, — поправила меня тень. Призадумавшись, сказала. — Но можно и Сапфо, если на арголийском диалекте.

Про древнегреческие диалекты я слыхал. Но экипаж «Арго», собранный из разных мест, говорил без «оканий» или «аканий». И «цоканья» я тоже не слышал. А если серьёзно, то Тесею, как афинянину, положено вместо буквы «т» говорить «ф». Не «Афины», а «Атины», а мы его должны звать «Фесей», как у них принято. Да, в дореволюционной орфографии именно так и было. Но у нас, на «Арго», язык особо не отличался. Или у меня восприятие речи такое стандартное? Древнегреческого языка я всё равно не знаю, я на нём просто говорю. А ещё вспомнил кое-что из стихов Сапфо.

Богу равным кажется мне, по счастью,

Человек, который так близко-близко

Пред тобой сидит, твой звучащий нежно

Слушает голос

И прелестный смех.

У меня при этом

Перестало сразу бы сердце биться:

Лишь тебя увижу — уж я не в силах

Вымолвить слова.

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро лёгкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же —

Звон непрерывный.

Специально эти строки я никогда не учил, запомнились сами-собой, благодаря прослушиванию одной старой пластинки.

— А откуда в таком глубоком прошлом знают о скромной лесбиянке? — спросила тень. Я бы сказал — с удивлением в голосе. И что тут сказать? То, что это Сапфо, я мог лишь предполагать. Наверняка в Элладе жили и иные поэтессы, но, кроме Сапфо, я ни о ком больше не слышал. Однако, если женщина открыто говорит о себе, что она лесбиянка — так это точно Сапфо. Не та эпоха, чтобы устраивать каминг-аут, признаваясь, простите за тавтологию, в принадлежности к сексуальному меньшинству. Могут и камнями побить… Впрочем, поэты всегда жили по иным меркам. Спрашивается, что взять с человека, живущего в мире грёз и фантазий? Им многое прощают.

Но откуда её тень здесь взялась? Она ещё и родиться-то не успела, не то, что умереть. И жила она в веке так шестом или пятом до нашей эры, а у нас, вроде бы, ещё тринадцатый. Да, для Сапфо мы глубокое прошлое. Ну и что? Сама-то как сюда затесалась?

— Скажи-ка лучше, а как ты сама оказалась в прошлом? — ушёл я от ответа. — И отчего твоя тень здесь, а не на Елисейских полях?

— А меня выгнали, — горделиво сообщила она. — Гадес, как только меня увидел, сразу затрясся, затопал ногами, и заорал — мол, пошла прочь! Я и пошла. А что я могла сделать, слабая женщина, да ещё и призрак? А идти в прошлое, в будущее — какая разница? А выход из царства Гадеса неподалёку, на той стороне пролива.

На той стороне пролива?.. Интересно, это не рядом ли с Коктебелем? Волошин считал, что неподалёку от его усадьбы как раз и располагается вход в царство Аида. Я бы легко представил Максимилиана Волошина общающимся и с Сапфо, и с Эсхилом. Но спросил другое:

— И за что это тебя выгнали? — и, удержавшись, чтобы не захихикать. — Неужели решила соблазнить Персефону?

— Персефону? — удивилась тень поэтессы. — А к чему мне соблазнять женщину, если на свете столько мужчин? Я бы с гораздо большим интересом соблазнила Гадеса. Видный мужчина, красивый, да ещё и бог. Но зачем богу подземного царства старуха с седыми локонами и морщинистым лицом? Любая тень готова выполнить прихоть хозяина, но зачем ему это?

Любопытно. Но она же сама сказала, что лесбиянка? Ах я, ворона, а не герой будущего мифа! Лесбиянка — это же всего лишь жительница острова Лесбос, безо всяких там извращений!

— Так всё же? Почему тебя выгнали? Не так-то просто покинуть подземное царство, — настаивал я. — Например, супруге моего знакомого поэта и музыканта это не удалось.

— Гадес ценит мои стихи, но знает, что, будучи тенью, забывшей прошлое, я не смогу ничего сочинять. Поэт может писать только о том, что он чувствует. А что можно чувствовать, забыв прошлое? Зато здесь, в царстве олимпийцев, я могу подсказывать поэтам нужные строки.

— А тебе не будет обидно? Ты подбираешь слова, выстраиваешь их, а славу получит кто-то другой?

— Какая разница, кто написал стихи? — пожала плечами тень Сапфо. — Главное, чтобы они дошли до своего слушателя или читателя. Но стихи лучше слушать, и если ты их читаешь на папирусе — читай вслух.

Точно. Кто-то из древних поэтов называл Сапфо десятой музой. Значит, она даёт вдохновение сочинителям? Попросить, что ли, чтобы она и меня на что-нибудь вдохновила? Впрочем, не надо. Ещё только гекзаметров мне не хватало! Может, её с Гиласом познакомить? Пусть парень сочиняет любовные вирши, авось, лишний раз его с корабля не выбросят. Или без толку?

— А отчего ты попала в прошлое, а не в будущее? — спросил я. — Наверное, тебе было бы интересно знать, что станет с твоими стихами?

— Гадес предложил мне самой выбрать. Я подумала, и решила, что в будущем мне делать нечего. Судьба моих стихов, конечно, меня волнует. Но смотреть, как кости