Берег мертвых незабудок - Екатерина Звонцова
А ведь Ганнас, простиравшийся впереди, был совсем беззащитен. Ганнас ждал врагов, как мог бы ждать защитников; все береговые крепости встречали темных поднятыми флагами и приветственным огнем в небо. Ганнас мог бы, если бы Эльтудинн пожелал, если бы приложил совсем немного усилий, покориться ему. Он сделал бы все, что задумано: уравнял богов, примирил людей, почтил память последнего из рода Крапивы и занял его место почти по праву, взяв себе и его титул, и его нежную юную жену, Королевскую Незабудку, тоже последнюю из рода…
Нет.
Ему не нужен Ганнас, не нужна власть здесь и не нужна даже память о светлом прошлом. Ему не нужно ничего. Он лишь вернет тело. Отмолит ― как прежде других ― в стенах Нового храма. Погребет в самой дальней соляной гробнице, куда не долетают ветра, и не позволит открыть мертвые глаза, один из которых все равно слеп. А потом его больше никто никогда здесь не встретит. И он точно знал: он уйдет не один, ведь не зря столько времени его адмиралы учились преодолевать по морю большие расстояния и уничтожать чудовищ. Все разбитые и разочарованные пойдут за ним. Сгинут. Или найдут новый дом.
С берега затрубили в горн. И Эльтудинн опять смежил отяжелевшие веки.
* * *
Элеорд видел чудовище во плоти, но думал о чудовищах в голове.
Трудно было идти и держать спину; он то и дело поскальзывался на голубой мозаике, а в мыслях по-прежнему говорил с Идо ― нет, кричал, пытался докричаться, но не слышал ответов.
«Я тебя ненавижу».
«Я… тебя…»
Чудовище во плоти приближалось ― точнее, Элеорд приближался к нему, а чудовище стояло, повернувшись широкой спиной.
Волосы были мокрые, руки опущены, плащ порван. Чудовище глядело на картину, висящую против входа.
– Как она называется? ― не оборачиваясь, хрипло проговорило чудовище.
– «Воедино», ― так же глухо отозвался Элеорд. ― Мой подарок королю.
– Очень… красивая.
Чудовище ли?
Так Элеорд мысленно ― несправедливо, как позже осознал, ― прозвал Эльтудинна в первую встречу. Тогда их ― мастера, нанятого для росписи Первого храма, и будущего верховного жреца ― решили познакомить. Эльтудинн только вышел из леса после очередного ритуала: в волосах запутались листья и сучья, ладони и лицо были в крови; глаза пылали. Видимо, он пребывал не в духе: позже Элеорд ни разу не видел его таким; с «поганых мест» жрец возвращался так, будто праздно гулял, а не резал животным глотки. В храме Эльтудинн и вовсе блистал, ведь невзрачные хламиды темных граф повелел заменить на богатые плащи. Жрец Вудэна в черно-золотом наряде затмевал многих светлых служителей: был высок, хорошо сложен, устрашающе величествен. Элеорд пару раз небрежно, украдкой ловил углем его облик, но ― удивительная, не свойственная ему робость ― так и не решился сказать напрямую: «Я хочу написать ваш портрет». А потом Эльтудинн уехал.
Он стал еще величественнее: кровавый плащ, длинные тяжелые волосы и светящаяся в них седина. Элеорд вспомнил вдруг: нуц обычно не седеют, так и умирают черными как угольки и лишь тогда начинают блекнуть. И только единицы…
Но, точно по незримому щелчку, он опять вспомнил Идо. И ему стало все равно.
– Зачем вы позвали меня, ― со стороны услышал он себя, ― госпо… ваше…
Он так и не выбрал подобающее обращение. Он даже не понимал, как относиться к происходящему, хотя по пути в замок услышал многое и не раз захлебнулся в штормах чужих чувств. Кто-то боялся. Кто-то злился. Кто-то торжествовал. Точно в Ганнасе уже знали одно: корабли в порту. Темные корабли, на которых темный же король спас остатки светлого воинства от чудовищ. Он же привез тело врага, а «право трупа» в древние времена в междоусобицах приравнивалось к «праву победы». Тот, кто привозит в королевский дворец тело прежнего короля, может стать новым. Брат, убивший брата, всегда показывал толпе его труп, а затем занимал трон. Эльтудинн прибыл не убийцей, но спасителем. Пощадил врагов. Это могло значить еще больше. Но…
– Я не ваш король, ― явственно сказал Эльтудинн и наконец развернулся. ― Не зовите меня так.
Глаза его едва тлели. Элеорд знал: ему чуть больше тридцати, но тридцать приливов нуц ― не то, что тридцать приливов кхари. Наверное, бой и путь дались ему нелегко. И не легче ему было находиться в замке, где все дышало кем-то другим, в то время как этот кто-то уже не дышал.
– Король Вальин… ― осторожно начал Элеорд и снова, проклятье, вспомнил Идо. Голос треснул, как бракованная ваза при обжиге. ― Боги… боги, господин! Скажите, ну почему же молодые сейчас так несчастливы?
В лице Эльтудинна ничего не дрогнуло.
– Кто-то сделал нас такими. А впрочем, разве кто-то постарше сейчас счастлив?
Элеорд отвернулся. Утром он еще сумел бы сказать: «Я. Хоть иногда».
– Так зачем я здесь? ― тихо спросил он. ― Зачем здесь вы?
И Эльтудинн заговорил ― неожиданно горячо, то сжимая кулаки, то скрючивая пальцы и обнажая когти. Огонь внутри него был таким мучительным, что хотелось зажмуриться. Эльтудинн метался по залу, замирал у окон, подходил вплотную к Элеорду ― и отступал. Он словно бредил, но не сбивался, и будущее, которое он видел, проступало все беспощаднее. Слово за словом, фраза за фразой и один за другим взгляды ― на картину на стене. Верховный жрец Вудэна никогда не вел себя так, не простирал угольную руку к морю, не кусал в кровь губы. Элеорд слушал. Слушал и едва слышал.
– Но чудовища… ― прервал он, поняв суть.
– А здесь нет чудовищ страшнее?
И снова слова, слова, слова. Обнадеживающие… даже вдохновляющие. Элеорд внимал, внимал как мог, но думал опять об Идо ― о том, как сломал в нем что-то, даже не заметив. Как пытался дать ему все, что имел, как хотел стать лучшей версией собственных отца и матери сразу. С первой встречи он почему-то возомнил, будто станет идеальным родителем – ведь разве это сложно, когда в сердце много нерастраченной любви? Где
