Алексей Волков - Гусар бессмертия
Массовая наполеоновская кавалерия, столь часто решавшая судьбу кампаний, исчезла как морок, оставив по себе одни воспоминания. Если пехоту еще можно было как-то набрать, пополнить за счет многочисленных наборов, то для формирования конных частей требовалось время. Да и кони, кстати, тоже. Отныне у французов не было возможности ни для стремительного наступления, ни для преследования противника, ни для разведки на поле боя, ни достойного противника русской конницы.
Русская армия тоже не отличалась многочисленностью. Стремительное преследование врага отдалило ее от резервов. Суровая погода и тяготы похода породили болезни, и полки стали меньше батальонов. Обычная беда любых безостановочных наступлений – отставание тылов. Надо было дать хоть краткий отдых, некоторое время, чтобы в свои части вернулись выздоровевшие, успели подтянуться маршевые роты и эскадроны, укомплектовать полки и дивизии. Однако недорубленный лес вырастает опять. Готовясь сам, одновременно позволяешь то же самое и противнику, и потому было решено насколько возможно упредить Наполеона, не дать узурпатору сформировать новые армии.
Войска двинулись в новый поход практически такими, какими подошли к границе. При этом русская конница прямо на ходу занималась переорганизацией. Успехи легкой кавалерии в прошедшую кампанию впечатляли, и теперь большинство драгунских полков превращались в конно-егерские и уланские. Вдобавок, вместо прежних четырехэскадронных кирасирских и драгунских и восьмиэскадронных гусарских и уланских все полки становились шестиэскадронными. В легкой коннице упразднялось деление на батальоны, и вместо них, как и в других, эскадроны отныне попарно объединялись в дивизионы.
Мера готовилась едва не с начала войны. Генерал Кологривов за несколько месяцев создал такой мощный резерв, что его вполне хватало для ее осуществления. Единственное – пополнение находилось в пути, никоим образом не успевая поступить в части до начала новых боев.
Помимо этого старые кавалерийские дивизии расформировывались, и вместо них создавались новые – уже чисто однотипные: гусарские, уланские, драгунские, конно-егерские… Разве что из двух кирасирских дивизий сделали три за счет добавления двух новых полков.
Александрийский полк при новом делении вошел в состав второй гусарской дивизии. Все ее полки прежде принадлежали к разным армиям – Мариупольский полковника князя Вадбольского – к Первой, Ахтырский генерала Васильчикова-второго – ко Второй, Александрийский – к Третьей и Белорусский князя Ланского – к Молдавской.
Но даже просто собрать их воедино получилось не сразу, и сначала вместо дивизии в сводном корпусе Винценгероде находилась лишь одна бригада из Александрийского и Белорусского полков.
Ровно месяц спустя под Калишем отряд Винценгероде настиг уходящий саксонский корпус Ренье, вернее – его остатки, и нанес ему сокрушительное поражение. В этом бою два эскадрона князя Мадатова лихой атакой опрокинули собранную вместе саксонскую конницу, после чего принудили к сдаче два вражеских батальона во главе с генералом Ностицем. Говоря по правде, саксонцы вполне могли отбиться, соотношение сил было в их пользу, да еще при батальонах имелась артиллерия, однако дух их был сломлен, и несущиеся на вороных конях черные гусары, видно, показались пехотинцам предвестниками неминуемой смерти…
В Калише был окончательно закреплен наметившийся чуть ранее союзный договор. Отныне Россию поддерживала Пруссия. Единственные союзники на протяжении ряда лет, пруссаки в далеком восемьсот седьмом подпали под власть Наполеона. Как истинные немцы, они дисциплинированно покорились силе, однако в глубине души упорно не желали смириться с поражением и при первом удобном случае с готовностью присоединили свою армию к русской. Благо, подготовленные в качестве ополчения резервы позволили достаточно быстро довести ее до солидной численности, и теперь русские и немцы привычно выступали в одном строю против недавних захватчиков. Военные действия теперь переместились на территорию германских княжеств. Отныне Отечественная война превращалась в войну за освобождение Европы…
– Надо признавать собственные ошибки. – Владелец перстня в виде кусающей свой хвост змеи говорил раздумчиво, тщательно взвешивая каждое слово. – Я написал всем братьям свое мнение – здесь надо действовать тоньше. Разрушить этот последний оплот можно только изнутри. Пусть работы хватит на десятилетия, если не на весь век. Спешить нельзя. Даже если они победят в открытом бою, то пусть унесут с собой и в себе зародыши тех идей, которые их погубят. Не при жизни нынешнего поколения, так в дальнейшем. Но это – в перспективе. Пока нам надо потихоньку убраться отсюда.
– Да кто нас тут знает? – возразил его собеседник.
– Мало ли?
Увы, обладатель перстня был прав. Внизу, в совсем недавно пустом трактирном зале, где перед этим сидели лишь трое шляхтичей, исполнявших роль охранников, произошли некоторые перемены. Четыре человека, двое из которых были офицерами, еще один – денщик, и четвертый – священник, вошли туда с морозца и немедленно потребовали чего-нибудь соответствующего и, разумеется, закусить. На беду тех, кто в это время предавался размышлениям в одном из номеров, офицеры были одеты в обычные шинели да общекавалерийские сюртуки под ними. Хотя и вместо положенных шпаг имели при себе сабли. Но кто придает значение мелочам во время похода?
Вошедшие лишь мельком скользнули взглядом по вооруженным шляхтичам. На территории России все подчинялись общему закону, и подобное было бы немыслимо, но здесь каждый творил, что хотел. Тем более во время войны.
– Как вы себя ведете? Вот скажите, когда вы в последний раз были в обычной церкви? – сурово выговаривал батюшка.
– Тут нет церквей. Одни костелы, – притворно вздохнул Орлов.
– Все равно. Вы же обязаны подавать пример пастве, а вы… Не успели захватить город, как какие-то шашни с дамами, прости меня Господи! И ни малейшего раскаяния за содеянное.
Сам отец Феофан был вынужден следовать епитимье. Церковное начальство покарало священника за нарушение заповедей. Кто-то даже предлагал лишить его сана за партизанство, однако светские власти поступили иначе. Сам Александр, узнав о подвигах батюшки, повелел считать их подвигом во имя веры, и в итоге Феофан был награжден наперстным крестом на Георгиевской ленте, но одновременно – подвергнут покаянию за душегубство. Батюшка каялся, подчеркивал свое смирение, но трудно было судить, насколько все это искренне. Во всяком случае, простые гусары души не чаяли в новом полковом священнике и сквозь пальцы смотрели на его некоторую склонность к питию. Которая, впрочем, в этой среде пороком отнюдь не считалась.
