Александр Ломм - Ночной Орел
— Где мы, доктор? — тихо спросил Кожин.
— Не знаю… Надо выбираться на дорогу… — ответил доктор.
— Нам ведь надо в Кнежевесь…
— Да, в Кнежевесь.
Помолчали, прислушиваясь к монотонному шуму дождя, стараясь увидеть в непроглядной тьме хоть какой-нибудь ориентир. Откуда-то со стороны донёсся едва слышный стрекот автомобильного мотора.
— Там дорога, идёмте! — проговорил Кожин.
Ещё полчаса шли по вязкому полю, потом наткнулись на канаву, перебрались через неё и почувствовали под ногами твёрдый грунт шоссейной дороги.
Пошли налево, едва передвигая отяжелевшие от грязи ноги. Вдруг они увидели светящуюся точку, которая быстро приближалась без малейшего шума. Мимо проехал велосипедист. Кожин успел крикнуть:
— Эй, как пройти в Кнежевесь?
— А я как раз туда еду! — ответил звонкий мальчишеский голос, и всё стихло.
Беглецы пошли следом за велосипедистом. Мимо них несколько раз проносились машины с замаскированными фарами. Кожин и Коринта прятались от них в кювет. Пропустив машину, молча двигались дальше.
Дождь прекратился, но от этого стало ещё холодней. Часа через полтора где-то впереди пролаяла собака. Коринта вздрогнул.
— Иван! — Он схватил товарища за руку.
— Что с вами, доктор?
— Иван! Я забыл, Иван!..
— Успокойтесь, доктор. Что вы забыли?
— Я забыл формулу агравина! Я забыл все реакции, все составные части! У меня ничего не записано, я всё держал в памяти!
— Это пройдёт, доктор. Вы всё вспомните!
— Нет. Иван. Я боюсь, что это вызвано агравином…
— Доктор, доктор, идёмте. Нам уже осталось немного!
— Иван, вы помните номер дома и пароль? — глухо спросил Коринта.
— Ну, конечно, доктор! Номер дома… — Кожин не договорил и растерянно умолк.
— Чего же вы, говорите! — крикнул доктор.
— Я забыл… И номер дома забыл, и пароль. Вы правы, я чувствую, что и с моей памятью что-то творится… Я не могу вспомнить имена друзей.
Это он, — пробормотал Коринта. — Это действует aги… ави… Как же его… Забыл! -
— Пошли! — крикнул Кожин и чуть не бегом бросился вперёд, не выпуская руки товарища..
Когда через полчаса они вошли в Кнежевесь, то начисто забыли и себя, и своё прошлое, и цель своего путешествия. Грязные, худые, с мучительным недоумением в глазах, они опустились на крыльцо первого попавшегося дома и в глубоком молчании просидели на нём до самого утра, тесно прижавшись друг к другу.
Утром их обнаружил местный стражник. Не добившись никакого толку от странных молчаливых бродяг, он повёл их к старосте деревни. Они не сопротивлялись. Коринта и Кожин понимали, о чём их спрашивают, но отвечать не могли. По дороге стали попадаться местные жители, школьники. Все с любопытством рассматривали грязных, измученных людей.
Вдруг одна девочка, шедшая с мальчуганом лет одиннадцати, бросилась к бродягам, обхватила одного из них ручонками и закричала:
— Папа! Папочка!
Мальчуган подбежал к ней и попытался за руку оттащить её:
— Ты с ума сошла, Индра! Какой же он тебе…
Но тут мальчуган пристально посмотрел на человека с усами и даже попятился от удивления:
— Пан доктор? Вы?
Человек безучастно смотрел на девочку и мальчугана и молчал.
— Вы что, узнали их? — спросил стражник.
— Узнали! Правда, Владик, узнали?! — крикнула девочка.
— Да-да, узнали, пан стражник! — проговорил Владик.
— Ну так и ведите их к себе! — приказал стражник. — К старосте они пусть потом придут.
Дети схватили странно молчавших людей за руки и потянули за собой к дому номер сорок три. Те машинально шли за детьми, но было видно, что не только душевные, но и физические силы у них уже на исходе.
23
Пять дней древний город сражался. Пять дней на ликующие призывы весны он отвечал грохотом выстрелов, стонами раненых и умирающих. Весь вздыбленный баррикадами, окутанный дымом пожаров, он отчаянно рвался в новую жизнь. Но рождение угрожало обернуться гибелью, слишком ещё силен был враг, а у повстанцев было больше мужества и решимости, чем оружия. Сто фашистских «тигров» ворвались в город. Они громили баррикады, крушили орудийной пальбой дома, дворцы и музеи. Застонала в пожаре древняя ратуша, помнившая времена гуситов и нашествие шведов, и отчаяние проникло в сердца баррикадных бойцов. И когда уже не было никакой надежды, с севера донёсся грохот танков. Это спешили на помощь чешской столице стальные полки Советской Армии. Они пришли вовремя.
…Умолкла пальба, и город вдруг весь наполнился флагами, цветами, бесчисленными ликующими толпами. Наконец-то пришла весна Победы.
Но в деревне Кнежевесь, в доме номер сорок три, ничего не знали об этих событиях. Здесь шла борьба за двух людей, охваченных небывалой и непонятной болезнью.
Врач-невропатолог, доставленный из Праги, ни на шаг не отходил от Кожина и Коринты, стремясь проникнуть в суть их загадочного заболевания. Физически они быстро пришли в норму, ели с отменным аппетитом, спали спокойно, по десять-двенадцать часов в сутки. Но говорить не могли и никого из прежних друзей не узнавали.
После освобождения Праги больных навестили Локтев, Горалек и Влах. Кожин не узнал ни своего командира, ни командира партизан, ни рыжебородого лесника. Коринта тоже смотрел как на чужих и на старого друга Влаха, и на русского майора, которого хоть однажды, но всё же видел. Гости вышли из комнаты больных в подавленном состоянии.
— Доктор неужели это безнадёжно? — спросил Локтев.
— В смысле прошлого абсолютно безнадёжно. — ответил невропатолог. — Их память представляет собой совершенно чистый, не исписанный лист. На нём ничего нельзя восстановить, его нужно заполнять заново. У них сознание новорождённых младенцев — абсолютная TABULA RASA, на которой действительность не успела ещё оставить ни одной зарубки. Их всему придётся учить: речи, письму, чтению. Прежнее сознание никогда к ним не вернётся, но они постепенно по-новому осознают и себя, и окружающий мир, и причину своего разрыва с прошлым. Им легче будет воспринимать и усваивать информацию, чем детям. Мозг у них зрелый, натренированный. В два-три года они смогут вернуться к нормальной жизни. Но вряд ли Коринта станет когда-нибудь снова учёным или хотя бы просто врачом, и вряд ли к Кожину вернётся способность к свободному полёту.
— Но ведь они могут всему научиться. А рассказав им об их прошлом, мы можем пробудить в них прежние желания и мечты. Разве это невозможно?
— Всё возможно, дорогой майор, но это долгий путь, на который, пожалуй, не хватит всей их жизни.
