Иди через темный лес. Вслед за змеями - Джезебел Морган
Вернулись.
Все-таки мы вернулись.
Эпилог
Я поправила оградку на могиле отца и выпрямилась, потирая поясницу. Марья, закончив убирать мусор, положила рядом с надгробием две гвоздики. На черной земле, едва прикрытой первым снегом, они смотрелись двумя кровавыми пятнами.
– Кажется, все? – Марья неуверенно посмотрела на меня.
Я кивнула, все еще погруженная в свои мысли.
Что бы ни произошло пару месяцев назад, это нас сблизило. Помогло забыть свои предубеждения и обиды, откровенно поговорить, обсудить. Марья обуздала свой характер и, хотя все еще временами вредничала, помогала мне заботиться о матери – и о себе, конечно. Она перестала мне мешать выполнять мой долг – и за это я была признательна ей больше всего.
Может, пройдет время, и мы снова сблизимся, как раньше, снова станем сестрами без разделения на старшую и младшую. Но для этого нужно повзрослеть и измениться нам обеим – прошлую, разрушенную дружбу не вернуть даже самой сильной магией.
Впрочем, о магии, о лесе с его тварями мы старались не вспоминать, старательно делали вид, что ничего не было, просто слегли обе с жуткой простудой на неделю, бредили страшно. А что бред одинаковый, так мало ли чего в мире не бывает?
Впрочем, именем Финиста Марья иногда ругается, в сердцах поминает его вместо черта. Кажется, она верит, что он сгорел, пытаясь прорваться мимо змея, или просто мир живых его не принял, отторг, отшвырнул обратно, в змиеву пасть, в белое пламя. Я не знаю, что и думать. Финист не из тех, кто способен потерпеть поражение в самом конце затеи и уж тем более смириться с ним. Если он не дает о себе знать, то оно и к лучшему.
Как бы мы ни старались, нам все равно не удавалось делать вид, что ничего не было. Марья полюбила теплые вещи, постоянно куталась в свитера и пледы, ни на минуту не оставалась в тишине. Но это пустяки: мало ли как могут измениться вкусы в переходном возрасте.
Я же… я все чаще замечала за собой странности, которые на вкусы не спишешь. Синяки и царапины затягивались за считаные часы, а яркий свет – неважно, дневной ли, электрический – вызывал резь в глазах. И постоянно хотелось спать, жутко, до одури, но выспаться я не могла. Сны, темные, глубокие, муторные, не отпускали меня. Я видела странные места, заброшенные храмы, скрытые песком города. Мне снилось, как ветшает и погибает наш мир, медленно и неотвратимо, как время заканчивается и наступает темнота. Я чувствовала нетерпение и предвкушение, я ждала этого, как самого желанного подарка на Новый год, но это были не мои чувства.
Иногда, после пробуждения, темная пелена еще долго стояла перед моими глазами, и мне казалось, что в моих мыслях есть еще кто-то. Кто-то, кроме меня.
По сделкам с древними божествами всегда приходится платить в стократном объеме.
– Эй? – Марья дернула меня за рукав. Я вздрогнула, возвращаясь в «здесь и сейчас».
Огляделась, проверила, все ли мы собрали. Уверенно кивнула:
– Все хорошо. Идем домой.
Ветер легко касался редких неопавших листьев, едва качал ветки. Сухая листва под ногами похрустывала, как первый ледок. Все хорошо, повторяла я себе, все хорошо. Я прошла через лес, и он изменил меня. Я прошла через лес, но не нарушила его законы, я играла по правилам, и я выиграла.
Значит, все закончилось, все действительно закончилось.
Но в шелесте листьев, в гуле машин, в свисте ветра мне мерещился издевательский голос Финиста:
– Ты же знаешь, что ничего не закончилось. Не так ли, Анна?
* * *
Раскаленная добела змеиная глотка обернулась далеким осенним солнцем, а ее испепеляющий жар – мягким теплом бабьего лета. Не было больше ни огненной реки, ни черных каменных сводов – только старенький деревянный мостик и виднеющаяся в прозрачной дали родная деревня.
Добровольно пожранный змеем, он наконец погиб – и воскрес к новой жизни, вернулся очищенным и обновленным, свободным от ужасов и мерзости мертвого леса.
Посвящение завершилось, хоть и слишком поздно.
Незримый, он шел по чудовищно изменившимся улицам, смотрел и не узнавал дома и деревья, но чуял за внешней, наросшей слой за слоем кожурой все такое же родное и неизменное ядро. У низкой избы на отшибе замер, прежде чем шагнуть под темный свод, к спящему неподвижному телу. Смотреть в собственное обезображенное старостью лицо все еще было страшно.
Но он и так слишком долго тянул. Если что он и выучил из страшных уроков духов – не медлить.
И уже возвращаясь в тело, сливаясь с ним, врастая в него, он оглянулся, на один короткий миг увидел мир глазами и человека, и духа. Тени изломанных черных ветвей ложились на небо и землю, словно огромные трещины, сквозь которые смотрело далекое, холодное, мертвое. Лес медленно вползал в мир живых, запускал корни, оплетал ими каждый камень, каждый дом.
Мертвый, изуродованный лес наконец обманул Ягу. Но не за шаманом он шел, не по его следам.
Старческие губы дрогнули в забытой попытке говорить:
– Что же ты наделала, сестрица?
Вслед за змеями
Посвящается всем, кто даже в самый темный час сохраняет надежду.
Пролог
Небо над лесом – треснувшая миска. Мерещится: пока смотришь – все длиннее становятся трещины, все шире и глубже. Смотришь – и с той стороны глядит на тебя нечто древнее и чуждое. И пока не отводишь глаз – ты зовешь его своим взглядом. Глупость, конечно. Если б можно было залатать небо, просто не глядя на трещины, он уже выколол бы себе глаза.
Он отводит взгляд, смотрит под ноги: туман мягко обнимает щиколотки, белесой дорожкой выстилает тропу к заветной поляне. На редких кустарниках жимолости голубеют ранние ягоды, и он срывает пару, долго мнет в пальцах, прежде чем съесть. Рот сразу наполняется горько-кислой слюной.
Еще одно маленькое напоминание, что он жив. Что может есть ягоды с куста, пить воду из ручья. Может сойти с тропы и не бояться смерти.
Но сейчас нужно спешить – он и так опаздывает. Каждый шаг дается тяжело,
