Император-гоблин - Кэтрин Эддисон
– Откуда у вас эта свадебная накидка? И… простите нас, если вопрос прозвучит бестактно, но почему вы повесили ее у себя в зале для приемов?
– Никакой бестактности, – заверил его Лантевель. Напротив, он, казалось, был доволен. – Вашей светлости известно, что мы занимались науками в Университете Ашедро?
– Мы этого не знали, – сказал Майя. – Мы думали, что ученые живут и работают в университетах.
– Верно, – кивнул Лантевель, – однако, когда нашему старшему брату исполнилось сорок лет, он стал монахом и посвятил себя служению Кстейо.
– О, – удивился Майя.
Лантевель едва заметно усмехнулся и кивнул.
– Ученого можно заставить покинуть университет и стать членом Парламента, но из монастыря уйти невозможно. Однако нам удается находить время для того, чтобы продолжать наши скромные научные изыскания. Это нелегко, но, наверное, именно поэтому они так дороги нашему сердцу.
– Вы не сказали, что именно изучаете, Лантевель, – перебил его Пашавар. – Вы способны болтать весь вечер, так и не ответив на вопрос императора.
– Выпейте еще вина, лорд Пашавар, – предложил Лантевель. – Вы по-прежнему в дурном настроении.
Пашавар рассмеялся. Его смех напоминал раскаты грома. Майя видел, что двух аристократов связывает настоящая дружба, и что они в некотором роде оказывают ему честь, позволяя слушать свою добродушную перепалку.
– На самом деле, – заговорил Лантевель довольно громко, чтобы привлечь внимание остальных гостей, – мы не изучаем ни текстильное производство, ни историю Кседо – областью наших интересов является филология. Эту накидку завещал нам в качестве улишената’ана один близкий друг.
– Простите великодушно, – пробормотал Майя. Ему хотелось отвлечься, чтобы не думать, как было бы замечательно, если бы у него осталась хотя бы одна из материнских вышитых подушек. – Но что такое филология?
За столом воцарилось молчание. Лантевель приподнял брови со странным выражением лица, словно предположил, что император насмехается над ним. Майя сказал:
– Мы действительно не знаем. Наше образование было несколько… беспорядочным.
– У вас были учителя? – спросил Пашавар.
– Нет, только Сетерис, – вырвалось у Майи. Он слишком поздно понял, что, назвав кузена по имени, нанес ему оскорбление.
Пашавар презрительно хмыкнул.
– Должно быть, из Сетериса Нелара получился самый худший учитель во всей империи.
– Напротив, он бывал очень хорошим учителем, когда у него возникала охота нас чему-нибудь научить.
Майя в ужасе прикусил язык и только в этот момент понял, что тепло, разливавшееся по телу, и легкое головокружение являлись результатом действия спиртного. Вино Лантевеля оказалось крепче, чем он думал.
– Допустим, но как часто ему хотелось заниматься вашим образованием? – спросил Пашавар, многозначительно глядя на Майю. – Мы помним Сетериса Нелара и его непомерное самомнение.
– А мы помним, – вставила дач’осмин Лантевин, не обращая внимания на недовольное лицо осмеррем Пашаваран, – его смертельную обиду на лорда Чавара.
– Осмер Нелар сам хотел стать лорд-канцлером, – объяснил Пашавар, – после того, как понял, что ему не сделать в суде карьеры, о которой он мечтал.
– Самонадеянность, – буркнул Лантевель.
– Да, – ответил Пашавар, – но, насколько нам известно, он ничем не уступает Чавару.
Лантевель отмахнулся от этой явной провокации.
– Всем известно, что пост лорд-канцлера является во многом чисто политическим, но все же нельзя занимать его, не имея никакого представления о деятельности администрации канцлера.
– Однако Нелар ухватился за возможность, – сказал Пашавар, отвечая на вопрос, задать который у Майи не хватило смелости. – Пост лорд-канцлера освобождается не каждый день. Если бы он не предпринял попытку тогда, ему пришлось бы ждать подходящего момента еще лет сорок. Осмер Нелар был амбициозен и самонадеян, как верно заметил Лантевель; а кроме того, жена не давала ему покоя. По крайней мере, так считал Варенечибель. Он не позволил ей поселиться вместе с мужем в Эдономи, потому что, как он говорил, ему не хотелось, чтобы они интриговали вместе.
Она осталась при дворе, всю свою энергию тратила на то, чтобы пытаться вернуть мужа, а его силы уходили на… – Он взглянул на Майю, приподняв брови, но у Майи был еще один вопрос.
– Что же он сделал? Он никогда не говорил об этом, никто в Эдономи не имел ни малейшего представления о его проступке.
Майя не раз слышал, как Кево и Пелчара выдвигали самые разные версии относительно его наставника, но понимал, что это всего лишь фантазии. Слуги без стеснения приписывали Сетерису самые гнусные и неслыханные пороки.
– Ах, – усмехнулся Пашавар и взглянул на Лантевеля. – Вы знаете эту историю от Чавара, Лантевель, а он слышал ее непосредственно от Варенечибеля.
– Именно, – отозвался Лантевель. – Осмер Нелар попытался очернить Чавара в глазах Варенечибеля – увы, мы могли бы сказать ему, что эта попытка была заранее обречена на провал. Но осмер Нелар сказал нечто такое, что Варенечибель истолковал как намерение повлиять на императора.
– Измена, – прошептал Майя. Во рту стоял металлический привкус, хотелось пить. Слишком много вина. Сетерис очень тщательно просвещал Майю насчет различных видов измены – и бывал при этом чрезвычайно озлобленным.
– Да, – кивнул Пашавар. – Несложно угадать следующий вопрос, ваша светлость: почему голова осмера Нелара все еще красуется у него на плечах?
– Вы до сих пор злитесь по этому поводу? – хмыкнул маркиз, и Пашавар стукнул кулаком по столу с такой силой, что зазвенели бокалы, а Майя и меррем Ортемо вздрогнули от неожиданности.
– Император не выше закона! – воскликнул Пашавар, грозно глядя на Лантевеля и прижав уши к голове. – Император – это и есть закон. Проигнорировав правовую процедуру, император создал опасный прецедент.
– Мы не понимаем, – сказал Майя, стараясь говорить спокойно.
– Осмеру Нелару не было предъявлено формального обвинения в измене – его вообще ни в чем не обвинили, – вмешался капитан Ортема. – По приказу императора его заключили в Эсторамир на три или четыре месяца, а потом отправили в Эдономи, как известно вашей светлости. Почти то же самое произошло с Арбелан Джасан, виконтом Ульджавелем и многими другими.
– Мой дорогой Ортема, – вмешался Лантевель, – неужели вы дошли до того, что критикуете покойного императора?
– Нет, – ответил Ортема. Майе показалось, что он нисколько не обиделся на маркиза за провокацию. – Мы всего лишь констатируем факт. Императору Эдрехасивару известно, что это правда.
– Да, – сказал Майя. – Виконт Ульджавель умер в изгнании? Мы впервые слышим это имя.
– Он впал в отчаяние и покончил с собой, – объяснил Лантевель.
– Это было не ритуальное самоубийство, реветворан? – спросил Майя, насторожившись.
– Нет, поскольку для такого потребовался бы приказ Варенечибеля или по меньшей мере его разрешение, а Ульджавель считал, что он не получит даже этой милости.
– Ульджавель был психически неуравновешенным, – заметил Пашавар. – Он унаследовал эти проблемы по материнской линии. Тем не менее. Это не меняет того факта, что Варенечибель поступил с ним и с другими своими противниками так, что мы не можем не осуждать его всем сердцем.
– А вы уверены, – усмехнулся Лантевель, – в том, что Эдрехасивар не бросит вас в Эсторамир за критические высказывания в адрес его покойного отца?
– Ха! – воскликнул Пашавар. Майя не понял, было ли это восклицание или презрительный смешок. – Если бы Эдрехасивар пожелал расправиться со своими врагами, бросая их в Эсторамир
