Кукла-талисман - Генри Лайон Олди
Подняв метлу, настоятель черенком указал на меня:
— Что после этого сделает с вами господин Цугава? Со мной — ладно, моя жизнь и без того легче пёрышка. Но вы, Рэйден-сан! Вы готовы рискнуть?
Я встал на колени:
— Я глупец, Иссэн-сан. Моя голова набита песком. Спасибо, что просветили меня, ничтожного! Я возвращаюсь в усадьбу. И клянусь, что не вернусь к вам с таким же жалким докладом, как сегодня.
Прибежали мальчики с чаем. Хотели разлить по чашкам, но старик им не позволил. Не позволил и мне, хоть я и проявил большую настойчивость. Всё сделал сам: медленно, спокойно, давая глупому Рэйдену возможность осмыслить сказанное в полной мере.
— Обратите внимание на меч, — посоветовал он, вдыхая тонкий аромат. — Меч на алтаре. Думаю, вы и сами уже собирались это сделать.
Я кивнул.
— Этим мечом, — развивал мысль настоятель, — молодой Ансэй пытался свести счёты с жизнью. Этот меч падает с алтаря, когда юноша во сне решает удавиться. Падение меча — дурной знак. Падение с алтаря — трижды дурной. В древности говорили: меч — душа самурая. Чей это меч, Рэйден-сан? Выясните, нам пригодится имя. Когда я приду в усадьбу Хасимото, как охотничья собака, имена усилят моё чутьё. Но постарайтесь не подвергать себя риску! Знаю я вас…
— Собака, — пробормотал я. — Охотничья собака, бойцовая…
— Что?
— Так, ничего. Помните собачьи бои? Когда на меня хотели натравить псов?
Он тихонько засмеялся:
— Как такое забыть! Мне до сих пор жалко зарубленных животных.
— Я всё думаю, Иссэн-сан… Если бы собаки загрызли меня насмерть — это точно была бы их вина, а не хозяев? Ударить человека ножом или натравить пса — какая тут разница? И то, и то — оружие. Вы уверены, что не случилось бы фуккацу?
Старик придвинул ко мне чашку:
— Пейте чай, Рэйден-сан. Можно ли в нашем суетном мире быть в чём-то уверенным до конца? Но запомните: в фуккацу нет посредника. Кто убил, тот платит. Иначе у трагедии, постигшей вашу семью, был бы иной финал. Аптекарь случайно сделал яд, ваш отец дал его своей матери, не ведая, что творит. Кто виноват в смерти вашей бабушки? Нет, не аптекарь. В фуккацу нет посредника, даже если нам это кажется несправедливым. Справедливость? Святому Кэннё следовало яснее излагать свою просьбу, обращаясь к будде. И то мало что изменилось бы — высшая справедливость нам недоступна.
— Ваша мудрость недоступна мне, это уж точно. Я вас не понимаю, Иссэн-сан.
— Собака — не нож. Животные обладают своей кармой. Высшие животные, такие как собаки, крысы, лошади — тем более. Они могут выбирать, соглашаться или отказывать. Они действуют в соответствии со своими желаниями и опытом. Собака, если её натравили на вас, может кинуться или не кинуться. Может загрызть вас насмерть или просто укусить за ногу. Она может и вовсе не послушаться хозяина, и даже броситься на него. Я слышал, правительство рассматривало способы казни при участии животных. Решение, кстати, до сих пор не принято. Решение хозяев на собачьих боях тоже не было принято: угрозы прозвучали, травля не состоялась. Мы не знаем, как всё сложилось бы на самом деле. Не знает и правительство, а проверить боится.
— В фуккацу нет посредника, — повторил я. — Если кто-то в усадьбе Хасимото и охотится на наследника, он делает это сам, своими силами. И убить себя молодой господин должен сам, иначе… Даже отчаянный мальчишка Иоши, решив убить брата Шиджеру при помощи собачьих клыков, не стал собакой, а всего лишь взбесил собаку, побудив кинуться на хозяина. О да, в фуккацу нет посредника, будь ты живой человек или злобный дух.
Я встал:
— Вы просили у меня имя, Иссэн-сан? Я принесу вам имя. А сейчас мне пора ехать.
Заржала лошадь, предчувствуя дорогу.
3
«Вон отсюда!!!»
Бирку на въезде в усадьбу у меня приняли с такой радостью, словно подозревали, что я удрал для того, чтобы никогда в жизни не переступить порог дома клана Хасимото. Я бы и не возражал так поступить, но меня останавливали два ужасных стража: гнев начальства и моё собственное любопытство.
Знать бы ещё, кто из стражей ужасней!
В гостевом домике меня ждал ужин. Перекусив от щедрот господина Цугавы и выпив чаю, я посетил сперва отхожее место, затем — домик для купания, где наскоро ополоснулся, и отправился спать. Ворочаясь на ложе, я пожелал себе мирных снов — например, распитие саке под цветущей сакурой в компании двух-трёх певичек, которым нравятся молодые дознаватели.
Вместо саке я едва не получил топором в зубы. Увернулся, рубанул вслепую мечом. Зацепился за сучок шнуром, которым подвязал рукава кимоно, рванулся…
Ну да, конечно. Помню. На певичек можно не рассчитывать. А громила с топором, кажется, не слишком любил молодых дознавателей.
Поляна, лес.
Лезвие, обух, лезвие.
— Ты не Хасимото!
Я поднял взгляд к небу. С бешеной скоростью небосвод превращался в женское лицо. Покрывался белилами, обретал глаза, горящие диким бешенством, брови, нарисованные высоко на лбу, ярко-красный рот, искажённый воплем:
— Ты не Хасимото! Что ты здесь делаешь?!
— Сплю, — честно ответил я. — Я сплю, а ты мешаешь.
— Вон отсюда!
— Да с радостью! Тоже мне, счастье: топор да твои вопли. У тебя не найдётся пары певичек?
Разбойник окаменел. Всё вокруг застыло мошкарой в янтаре. Тьма упала на лес. И в этой тьме, взбалтывая её, словно кипящую тушь, гремел женский крик:
— Вон отсюда!!!
Вон так вон. Не больно и хотелось.
4
Знакомая картина
— Скорее!
— Беда!
— С молодым господином беда!
Повторялся не только сон. Меж планками штор заполошно мелькали отсветы факелов. Слышались крики, топот ног. Едва успев накинуть верхнюю одежду, я босиком выскочил из гостевого домика и помчался к чёрному ходу в главное здание, куда уже спешили вассалы и слуги. Те, что несли факелы, опомнились у самой двери. Шарахнулись прочь, словно налетев на незримую преграду.
Ну да, вспомнили грозный окрик господина: «Дом поджечь хотите?!»
