Рене Ахдие - Ярость и рассвет
Шарзад глядела на этого знатока магии. И снова он смотрел на нее со странно проницательным выражением.
– Спасибо, – повторила Шарзад в недоумении.
Старик нахмурился, его немигающие глаза были полны обеспокоенности.
– Сеид…
– Я всегда ценю ваши советы. И знаю, что вас заботит, – перебил его Халид тихим голосом.
Старик замолчал, а потом произнес:
– Оно становится хуже. И только продолжит прогрессировать подобным образом.
– Опять же, я понимаю.
– Простите мою дерзость, сеид, но вы не понимаете. Я предупреждал вас раньше, и сейчас мои худшие опасения сбываются. Вы не можете далее продолжать этот фарс. Если не найдете способ поспать…
– Пожалуйста. – Халид поднялся на ноги.
Старик, отплыв назад, поклонился со сверхъестественной грацией.
– В который раз я благодарен вам. – Халид вернул поклон и поднял руку ко лбу в знак уважения.
– Не благодарите меня, сеид, – ответил старик, поплыв к двери из черного дерева. – Моя служба состоит в том, чтобы надеяться на великого короля. Позаботьтесь дать ему шанс, подтвердив мою правоту. – Он взялся за бронзовую ручку, остановившись, чтобы еще раз взглянуть на Шарзад, перед тем как исчезнуть в темноте, оставив их наедине.
Халид опустился на край кровати, его глаза были налиты кровью и черты прочно удерживали следы напряжения.
Шарзад села рядом с ним. Какое-то время она молчала; воздух потяжелел, перегруженный их невысказанными мыслями.
Затем Халид повернул к ней голову:
– Прежде чем…
– У тебя бессонница? – вставила она слабым голосом.
Он втянул носом воздух:
– Да.
– Почему?
Халид наклонился вперед, его черные волосы спадали ему на лоб.
Она взяла его за руку:
– Расскажи мне.
Он покосился на нее, и его взгляд, исполненный муки, лишил ее дыхания.
Шарзад обхватила его руку обеими ладонями.
– Пожалуйста, Халид.
Он кивнул:
– Прежде чем я начну, хочу, чтобы ты знала, как мне жаль.
Ее сердце дрогнуло.
– Из-за чего?
– Из-за всего. Но особенно из-за того, что я собираюсь тебе рассказать.
– Я не…
– Это бремя, Шази, – произнес он хриплым шепотом. – Этот секрет – обуза, которую я никогда бы тебе не пожелал. Узнав его, ты уже не сможешь отдать тайну обратно. Что бы ни происходило, ее холодная определенность останется с тобой. Страх, волнение, вина – они станут твоими.
Шарзад осторожно вдохнула.
– Я не скажу, что понимаю, потому что мне ничего не ясно. Но, если это твое бремя – если оно заставляет тебя мучиться, – я хочу знать.
Халид изучал фрагмент черного оникса под своими ногами.
– Ее звали Ава.
– Ава?
– Моя первая жена. Я женился на ней вскоре после того, как мне исполнилось семнадцать. Это был брак по расчету. Такой, о котором я договорился, чтобы избежать того, что считал гораздо худшей долей. Как же я тогда ошибался. – Халид переплел свои пальцы с ее. – Мне никогда не следовало править Хорасаном. Моего брата, Хассана, воспитывали как будущего короля. Когда же он погиб в бою, моему отцу было уже поздно пытаться исправить те годы, которые потратил на то, чтобы наказывать меня за предполагаемые преступления моей матери. У нас не было никаких отношений – ничего, только воспоминания о кровопролитии и мечты о возмездии. После его смерти я был не готов править, так же, как и любой мальчишка, исполненный ненависти. Как ты однажды сказала – я был предсказуем. Предсказуемо злым. Предсказуемо измученным.
Шарзад видела, как уставшие глаза Халида потускнели от воспоминаний.
– Я также был полон решимости стать всем тем, что мой отец презирал бы в короле. Перед смертью он хотел, чтобы я женился на Ясмине, с целью объединить королевства Хорасана и Парфии. После того как он умер, его советники продолжили настаивать на этой партии. Даже дядя Ареф считал, что это было бы мудрым, хотя и досадным решением. Я оставался непреклонным в своем отказе – до такой степени, что уволил всех оставшихся советников моего отца и начал искать людей для своего собственного совета.
Лицо Шарзад напряглось.
– Ты так сильно гнушался Ясмины?
Халид покачал головой:
– В Ясмине, конечно, есть свои достоинства, но я никогда не чувствовал настоящей симпатии к ней. Более того, я не мог добровольно объединить свой род с семьей Салима Али эль-Шарифа. Когда моя мать была жива, он относился к ней как к шлюхе богача и никогда не упускал возможности дурно отозваться о ней после ее смерти. Я помню, как жаждал того дня, даже будучи мальчиком, когда смогу наказать его за то, что он говорил. – Уголок губ халифа приподнялся с горькой радостью.
– Ты жаждал мести, не так ли? – тихо спросила Шарзад.
– Нет. Не жаждал. И никогда не буду. Месть не заменит мне мою потерю.
Шарзад, отвернувшись, сглотнула.
– Салим, должно быть, очень злился из-за твоего отказа жениться на Ясмине.
– Я никогда не отказывался. Ведь это не зашло настолько далеко. Когда на меня стали еще больше давить, чтобы я женился на Ясмине – с целью обновить связи между нашими королевствами и укрепить мою слабую позицию молодого халифа, – я решил, что лучшим способом никого не оскорбить прямым отказом будет жениться на какой-нибудь другой девушке. Ава выросла в хорошей семье из Рея, и она была доброй и умной. Когда мы поженились, я пытался проявлять внимание к ней, но мне это сложно давалось. Мне все еще нужно было многому научиться относительно того, как быть королем, и я не знал, как быть мужем. Ава, подобно мне, была не из тех, кто легко делится своими мыслями и чувствами, и те моменты, которые мы проводили вместе, часто сводились к совместному молчанию. Она начала отдаляться от меня и стала… грустной. Тем не менее я и тогда не приложил усилий, чтобы узнать, в чем причина. Через несколько месяцев после свадьбы она сильно замкнулась в себе и наше общение было достаточно ограниченным. По правде говоря, из-за неловкости я еще меньше искал контакта с ней. В тех редких случаях, когда пытался поговорить с Авой, она всегда как будто была где-то в другом месте – потерянная в мире, который я никогда не пытался понять.
Пока он говорил, его лицо осунулось еще больше.
– Все изменилось, стоило Аве узнать, что она беременна. Вся ее манера поведения поменялась. Она снова начала улыбаться. Начала планировать будущее. Я думал, все будет хорошо, и как дурак радовался этому. – Халид на секунду закрыл глаза, прежде чем продолжить: – Мы потеряли ребенка несколько недель спустя. Ава была безутешной. Она сутками не выходила из комнаты и ела ровно столько, чтобы выжить. Я навещал ее, а она отказывалась разговаривать со мной. Но она никогда не была злой. Всегда – просто грустной, с глазами, которые разрывали мою душу на части. Однажды ночью я пришел увидеть ее, она же наконец села в постели и заговорила со мной. Она спросила, люблю ли я ее. Я кивнул, потому что не мог заставить себя откровенно лгать. Затем Ава попросила меня произнести это. Только раз, потому что я никогда этого не говорил. Ее глаза разрушали меня – такие темные колодцы печали. Поэтому я солгал. Я сказал эти слова… и она улыбнулась мне. – Он вздрогнул, прижав их сцепленные руки ко лбу. – Это было последним, что я ей сказал. Ложь. Самая худшая ложь – та, что окутана добрыми намерениями. Та, которую используют трусы, чтобы оправдать свою слабость. Я плохо спал в ту ночь. Что-то в нашем разговоре тревожило меня. На следующее утро пошел к ней в комнату. Когда на стук в дверь никто не ответил, я толкнул ее. Кровать была пуста. Я позвал Аву, и все еще ничего не услышал в ответ. – Халид замолчал, на его лице проявилась буря воспоминаний. – Я нашел ее на балконе, повесившейся на шелковом шнуре. Она была холодной и одинокой. Мертвой. Я больше практически ничего не помню об этом утре. Все, о чем я мог думать, – как она умерла в одиночестве и не было рядом никого, кто бы утешил ее, никого, кто поддержал бы. Никого, кому было бы не все равно. И даже ее мужа.
