Филип Пулман - Северное сияние
– Ни за что, ни за что, – шептала она в его мех, прижимая стучащее сердце деймона к своему.
Дрожа, они прильнули друг к другу, как жертвы кораблекрушения, выброшенные на необитаемый берег. Она смутно слышала разговор миссис Колтер с мужчинами, но даже тона ее не могла понять. А потом они покинули ненавистную комнату, и миссис Колтер не то несла, не то вела ее по коридору, а потом была дверь, спальня, запах духов, мягкий свет.
Миссис Колтер бережно уложила ее на кровать. Лира так сильно прижимала к себе Пантелеймона, что рука дрожала от напряжения. Мягкая ладонь погладила ее по волосам.
– Родная моя, – произнес нежный голос. – Как ты здесь очутилась?
Глава семнадцатая
Ведьмы
Лира стонала и тряслась, словно ее минуту назад вытащили из воды, такой холодной, что занималось сердце. Пантелеймон лежал у нее под одеждой, прижавшись к ее коже. Он возвращал ее к жизни своей любовью, но ни на секунду не забывал при этом о миссис Колтер, деловито приготовлявшей какое-то питье, а главное – о золотой обезьяне, чьи жесткие пальчики воровато пробежали по телу Лиры и нащупали пояс с клеенчатой сумкой.
– Сядь, милая, попей, – сказала миссис Колтер и, ласково просунув руку под спину Лире, помогла ей сесть.
Лира напряглась, но тут же расслабилась, когда Пантелеймон мысленно сказал ей: мы в безопасности, но только пока притворяемся. Лира открыла глаза, оказалось, что они полны слез, и, к стыду своему и удивлению, она зарыдала.
Миссис Колтер, ласково приговаривая, передала чашку обезьяне, а сама вытерла Лире глаза надушенным платком.
– Поплачь, поплачь, моя милая, – сказал нежный голос, но Лира вовсе этого не желала. Она старалась сдержать слезы, сжимала губы, подавляла рыдания, рвавшиеся из груди.
Пантелеймон вел ту же игру: прикидываться, прикидываться. Он стал мышью и слез с руки Лиры, чтобы робко понюхать питье, которое держала обезьяна. Оно было безвредным: всего лишь настойка ромашки. Он забрался Лире на плечо и шепнул:
– Пей.
Она села, взяла горячую чашку обеими руками и стала пить, время от времени дуя на нее. Смотрела она при этом в пол. Притворяться надо было так, как никогда в жизни.
– Лира, милая, – проворковала миссис Колтер, гладя ее по волосам. – Я думала, что потеряла тебя навсегда! Что случилось? Ты заблудилась? Тебя кто-то увел из квартиры?
– Да, – прошептала Лира.
– Кто же, милая?
– Мужчина и женщина.
– Мои гости?
– Наверное, да. Они попросили что-то вам принести снизу, я пошла, а они схватили меня и куда-то увезли на машине. Когда они остановились, я сразу убежала, увернулась от них, и они меня не догнали. Только я не знала, где мы…
Она опять всхлипнула, на этот раз тише, и можно было сделать вид, будто это вызвано ее рассказом.
– Я там бродила, искала дорогу домой, и тут меня поймали Жрецы… Посадили в фургон с другими детьми и привезли в какой-то большой дом, не знаю, где он.
С каждой секундой, с каждой фразой она чувствовала, как к ней понемногу возвращаются силы. Теперь, когда она занималась привычным, трудным и не всегда предсказуемым делом, а именно лгала, к ней вернулась уверенность, то же ощущение сложности и власти, какое давал ей алетиометр. Надо быть осторожной, не сказать чего-нибудь заведомо невероятного, в некоторых случаях выражаться туманно и выдумывать правдоподобные детали – короче говоря, надо стать артисткой.
– Сколько времени держали тебя в этом доме? – спросила миссис Колтер.
Плавание по каналам и пребывание у цыган длилось несколько недель; надо было как-то отчитаться за это время. Выдумано было путешествие в Троллезунд со Жрецами, затем бегство, обильно приправленное ее впечатлениями от города: работа прислугой в баре Эйнарссона, затем работа в фермерской семье, вдали от берега, затем нападение самоедов и доставка в Больвангар.
– И они собирались… собирались отрезать…
– Ш-ш-ш. Не надо, милая. Я выясню, что тут происходит.
– Но зачем они хотели это сделать? Я ничего такого не натворила. Все ребята здесь боятся, и никто ничего не знает. Это ужасно. Ничего хуже не бывает… Миссис Колтер, зачем они это делают? Почему они такие жестокие?
– Ну, все, все… Тебе ничего не грозит. С тобой они никогда этого не сделают. Теперь я знаю, что ты здесь, и все позади, и ты в безопасности. Никто никогда не обидит тебя, милая Лира, никто не причинит тебе зла…
– Но почему они это делают с другими ребятами? Почему?
– Ох, родная…
– Из-за Пыли, да?
– Они тебе это сказали? Это сказали врачи?
– Ребята. Все ребята об этом говорят, но никто не знает! И мне чуть не сделали – вы должны мне сказать! Вы не имеете права скрывать от меня!
– Лира… Лира, Лира. Милая, это большие, сложные проблемы – Пыль и так далее. Детям рано об этом задумываться. А врачи это делают с детьми для их же блага, родная. Пыль – это что-то плохое, опасное, вредное, это зло. Взрослые и их деймоны заражены Пылью настолько, что им уже не помочь. Поздно… Но короткая операция на ребенке означает, что он защищен от нее. Пыль к нему больше не прилипнет. Они защищены и счастливы и…
Лира подумала о маленьком Тони Макариосе. Она вдруг нагнулась, и ее затошнило. Миссис Колтер отпустила ее и сделала шаг назад.
– Тебе плохо, милая? Иди в ванную…
Лира сглотнула и вытерла глаза.
– Зачем вам это делать? – сказала она. – Оставьте нас как есть. Лорд Азриэл никому бы не позволил, если бы знал, что тут делается. Если в нем Пыль, и у вас Пыль, и у Магистра в Иордане, и у всех взрослых Пыль, значит, так и надо. Когда выйду отсюда, я всем ребятам на свете об этом скажу. И потом, если это так хорошо, почему вы не позволили сделать это со мной? Если это хорошо, вы бы позволили им сделать. Вы бы радовались.
Миссис Колтер качала головой и улыбалась мудрой, печальной улыбкой.
– Милая, – сказала она, – полезное иногда причиняет нам боль, и, конечно, если ты огорчаешься, другие тоже огорчены… Но это не значит, что у тебя отнимают твоего деймона. Он по-прежнему здесь! Боже мой, эту операцию делали множеству взрослых. Ведь сестры выглядят счастливыми, правда?
Лира моргнула. Вдруг стало понятно и вежливое их безразличие, и то, что их маленькие деймоны бегают как во сне.
«Ничего не говори», – подумала она и крепко сжала губы.
– Милая, никто и не подумал бы делать операцию на ребенке, предварительно все не проверив. И никто на свете не стал бы совсем отнимать у него деймона! Делается только маленький разрез, и после этого все спокойно. Всю жизнь! Понимаешь, твой деймон – чудесный друг и товарищ, пока ты молода, но в возрасте, который мы называем половым созреванием, в возрасте, который скоро для тебя наступит, милая, деймоны приносят всякого рода мучительные мысли и чувства – тут-то и входит Пыль. Маленькая, короткая операция перед этим, и тебя больше ничто не будет тревожить. И твой деймон остается с тобой, только… вы не связаны. Он – как… чудесный ручной зверек, если угодно. Твой любимец! Разве это не прекрасно?
