Ненасыть - Сон Ирина
– Меня сейчас стошнит, – слабо выговаривает Тимур и наклоняется.
Вадик едва успевает отдернуть ногу, чтобы та не попала под рванувший из Тимура обед. Серый чувствует чужую боль, дрожь и слабость почти как свои, и ему очень хочется плюнуть на всё и всех, отвести Тимура в тенек и приложить к его синякам что-нибудь холодное. До Михася и его свободы ему нет дела.
– Тимур, тебе надо полежать, – говорит Серый, обеспокоенно заглядывая Тимуру в глаза.
– Потом, – хрипит Тимур и перебирает ногами, стараясь не сильно наваливаться на них с Вадиком. – Там Олеся… Что-то случится с Олесей…
Серый вспоминает, как сам ерзал от предчувствия, и замолкает, ускоряет шаг.
Они возвращаются к церкви и видят, что мама, Олеся и Верочка спокойно сидят за накрытым обедом, а Михась, вновь влюбленный по уши, воркует над Верочкой. Та улыбается, млеет в его объятьях и ничего вокруг не видит.
– Вернулись – и года не прошло, – ворчит мама, глядя на приближение ребят исподлобья. – Ешьте быстрей. И раз уж со стройкой мы на сегодня…
Олеся, сидящая к ним спиной, поворачивается – и ее громкий вскрик перебивает ворчание:
– Тимур! Что случилось?
Серый и Вадик дружно отшатываются – так стремительно Олеся бросается к Тимуру. Она ощупывает его, самыми кончиками пальцев обводит синяки, чтобы не причинить лишней боли. В огромных девичьих глазах бьется испуг. Тимур расслабляется, медленно оседает на землю.
– Да так… не вписался в поворот, – отвечает он, бросив расфокусированный взгляд за спину Олеси, и самыми губами произносит: – Бежим. Одни. Сейчас.
Серому всегда нравилось, что в экстремальной ситуации Олеся умеет мгновенно соображать. Вот и сейчас она без лишних вопросов и глупых лишних движений помогает Тимуру подняться и говорит:
– Я отведу его домой, ему нужно лечь.
– Погоди, – вмешивается мама, наконец-то обратив внимание на синяки. – Тимур, это что такое? Кто тебя так отделал?
– Сам, – хором отвечают Серый, Вадик и Тимур, и получается у них это настолько честным тоном, что мама, конечно же, не верит.
– Так… – она нехорошо прищуривается, выпрямляется, складывает руки на груди и оглядывается на Михася. – Миша, признавайся, твоя работа?
Сладкая парочка отрывается друг от друга: Верочка поворачивает голову и ахает, Михась же смотрит на Тимура безо всякого выражения, прежними стеклянными глазами.
– Михась? – угрожающе спрашивает мама. – Это ведь ты сделал?
Лишенные всякого разума глаза моргают, муть в них дрожит, осыпается, взгляд оживает… и вновь тухнет, стоит только Верочке подать голос:
– Да вы что, с ума сошли?! Это не Миша!
– Не прикрывай его, Вера. Мы все видели, как Михась утащил Тимура, – не уступает мама. – Это точно он. Вадик и Серый не стали бы его бить…
Михась морщится, трет лоб, не отрывая глаз от разукрашенного лица Тимура. Он почти приходит в себя, но Верочка тут же сталкивает его обратно:
– Тимур сам ударился, они же сказали!
Мама, с разочарованием вздохнув, обращается прямо к Михасю:
– Михась! Я согласна, что Тимур повел себя отвратительно, но это уже чересчур…
Борьба на лице Михася становится почти осязаемой.
– Миша не такой. Он очень заботливый. Да он меня тронуть лишний раз боится, от вида крови чуть не падает! – взвизгивает Верочка.
Серый даже не видит движения – настолько стремительно Михась впивается Верочке в горло. Его лицо искажается от ярости, изо рта брызжет слюна:
– Заткнись! Заткнись! Не смей открывать рот! Не решай за меня!
Мужские пальцы, сильные, твердые, привычные к тяжелому труду, сминают тонкое горло с такой легкостью, словно это картон. Верочка изумленно и непонимающе распахивает глаза, пытается оторвать от себя руки, глотнуть воздуха, но Михась сильнее.
– Это тебя я боялся обидеть! – трясет он ее и наотмашь бьет по щеке. – Тебя, сука ты такая, тронуть боялся! Ведь ты женщина, моя женщина! Я от самого себя тебя защищал, потому что принципы! А ты… из меня… Сука!
Забыв обо всем на свете, Серый бросается вперед, виснет на Михасе, пытается оторвать от Верочки, пока не поздно. Но тот не обращает внимания на удары, ярость захлестывает его, делает дьявольски сильным и нечувствительным к боли. Серый пытается достать до горла и глаз, отвлечь, переключить на себя. Михась мажет по нему диким взглядом, его рука на мгновение опускается к большому набедренному карману, а потом Серый получает толчок в плечо. Странный, словно пальцы прошли сквозь кожу да так и остались там.
Грохочет выстрел, и Михась с воем валится на землю, схватившись за ногу. Верочка же, красивая, нежная, валится на землю, складывается, как не могут живые, смотрит в небо огромными светлыми глазами, и в них все еще плещется изумление. Взглянув на ее неподвижное лицо, на струйку крови на виске, на изуродованную шею, Серый понимает, что у нее нет ни единого шанса.
– Ты убил ее… – выдыхает он, отшатывается, натыкается на ворох жестких черных перьев и прижимается к боку Вадика – ноги не держат. – Вера… Верочка…
– Серый, – напряженно шепчет Вадик, и его острые когти настойчиво впиваются в бок. – Серый, это потом. У нас большая проблема.
Серый не сразу понимает, что говорит Вадик – мертвая Верочка никак не отпускает. Мелькает понимание, что здесь это не навсегда, что Верочку можно вернуть, было бы желание. Лишь тогда Серый неохотно поднимает взгляд и видит смертельно бледную маму. Ее глаза огромны от шока, волосы стоят дыбом, а руки, хоть и дрожат, но держат пистолет твердо. И этот пистолет направлен на них, Серого и Вадика.
– Что… Где… Где мои сыновья? – кое-как выговаривает мама.
– Мам? – с недоумением спрашивает Серый, и по ушам бьет еще один выстрел.
Пуля выбивает фонтанчик земли между ними и мамой.
– Не смей! – визжит мама. – Не смей называть меня матерью, нелюдь!
Серого держит Вадик – и да, черт возьми, Вадик действительно выглядит как чудовище из фильма ужасов, – но почему же и его тоже…
Мысль спотыкается. Серый медленно осматривает себя. В глаза лезет черно-белая челка, а в плече, туда, куда толкнул Михась, торчит рукоять небольшого ножа и медленно намокает рукав ветровки. Но пятно не красит зеленую ткань в красный цвет. Жидкость, которая течет по руке и капает с пальцев, бледно-розовая, почти прозрачная, совсем не похожая на кровь.
Серый нервно облизывает губы, снова поднимает взгляд. Тимур с Олесей, которые всё это время стояли за спиной мамы, медленно начинают пятиться.
– Мы всё объясним. Опусти пистолет, пожалуйста, – спокойно говорит Вадик.
Он глубоко дышит, явно пытаясь успокоиться, но у него получается привести в порядок только лицо – когти всё никак не исчезают.
– Где мои сыновья?! Что вы с ними сделали? И… – в глазах мамы вспыхивает озарение, и она резко оборачивается, беря Олесю с Тимуром под прицел, отходит так, чтобы видеть всех сразу. – Ты ведь тоже, Тимур, или как там тебя?
Тимур с Олесей встают.
– Как вы догадались? – уныло спрашивает Тимур, даже не пытаясь отпираться.
– Синяк, – торжествующе говорит мама. – Он слишком синий. А должен быть красным, ведь ты получил его не больше пары часов назад! Олеся… Ты Олеся или…
Олеся, метнув на парней виноватый взгляд, с визгом отскакивает от Тимура:
– Мамочка моя!
Она всегда соображала очень быстро.
– Не двигайся! – рявкает мама и смотрит на Михася.
Он перестал выть и теперь просто сидит рядом с телом Верочки, с сожалением гладя ее по волосам и потеряв интерес ко всему остальному. Его рана сочится кровью, и это немного успокаивает маму. Она, не отводя взгляда от Тимура, Серого и Вадика, дергает дулом в сторону Олеси:
– Бери нож.
– А? – Олеся хлопает чистыми голубыми глазами и обижается: – Марина, ты что? Я не такая!
Мама не покупается на спектакль:
– Руку порежь. Порежь, кому сказала!
Олеся поднимает маленький нож, которым совсем недавно резала овощи, с нервным взвизгом режет палец – и мама выдыхает. Кровь Олеси красная.
