Как поймать монстра. Круг второй - Арина Цимеринг
Теперь мир состоял из запахов цемента и побелки, грязных углов, обшарпанных стен и холодного утреннего солнца за голыми окнами. Джемма застыла на месте, вцепившись в ручку двери так, будто стоит отпустить – и ее унесет штормовым течением. Пальцы заломило, а в груди стучало так тяжело, словно кровь загустела и теперь сердце с ней не справлялось.
Когда она ввалилась, ребенок на кровати спал, но почти сразу зашевелился – рука потянулась к тумбочке, нашаривая облезлый телефон-раскладушку. Словно это она своим приходом потревожила его сон, словно ребенок почувствовал, что она вошла.
«Ребенок», – про себя повторила Джемма. Абсолютно неподходящее слово. Девчонке, вынырнувшей из-под одеяла, было лет восемь, может, девять, но ребенком она уже давно не была.
Мимо Джеммы прошлепали босые ноги. Тяжелый комок в груди, не справляющийся с загустевшей кровью, не справляющийся ни с чем, сжался в мучительном спазме. Может быть, с ней случился сердечный приступ. Может быть, она уже умерла. Мертвой было бы намного легче иметь с этим дело, отстраненно подумала Джемма, глядя, как малышка шлепает по ободранному ламинату к кровати. К этому моменту ее сестра уже приглашающе откинула одеяло. Вот что ее потревожило.
Девочка всегда чувствовала, когда малышка просыпалась. С самого ее рождения. Вставала раньше, чем та успевала заплакать. Засыпала, только когда та успокаивалась.
– Она не встает, – малышка забралась на кровать, подвигаясь как можно ближе к чужому боку. В комнате всегда было холодно: от окон нещадно дуло. Ее сестра дождалась, пока она заползет в тепло, и накинула одеяло обратно, подтыкая края. – Снова. А папы нет.
– Он же уехал ночью, помнишь? – Девочка зевнула. – У него опять выезд.
«У него опять выезд» – такая хорошая, удобная ложь для «будет три дня пить в каком-то баре». Она перешла девочке по наследству, и теперь девочка должна передать ее дальше. Разве не для этого нужны старшие сестры? Чтобы передавать дальше безопасную ложь.
Малышка – сколько ей здесь? лет пять-шесть, боже, Джемма давно не помнила ее такой крошечной – посмотрела вверх, утыкаясь темной макушкой сестре под подбородок. В том возрасте ей нравились объятия, нравилось, когда с ней нежничали, – но чем старше она будет становиться, тем…
– Она поправится? – спросила она.
– Нет, – сказала Джемма вслух, когда девочка затянула с ответом, делая вид, что снова проверяет телефон. – Ни хрена она не поправится.
Через пару лет все закончится. Больше не будет ни Рождества, ни Дня благодарения, ни ланчей в хрустящих картонных пакетах, ни вопросов о том, как прошел день. Сгинет даже то немногое, что еще оставалось.
– Конечно, – ответила девочка, откладывая телефон. «Не верь ей», – подумала Джемма. – Она просто… грустит. Я же говорила с доктором. Он сказал, что от лекарств ей станет лучше.
– Но она ведь не пьет лекарства, Джей… – Она осеклась. – Джемма!
«У нас ведь мальчишечьи имена… Почему?»
Потому что этот урод оба раза хотел сыновей.
«Тебе не нравится? Тогда я буду называть тебя, ну… Как бы тебе хотелось?»
Мэйси. Звучало куда лучше, чем его идиотская хотелка. Мягче. Нежнее.
«А ты тогда… ты тогда будешь… будешь Джеммой!»
– И она всегда грустит! Я не маленькая, – продолжила она обиженно. – Я все вижу.
Девочка опустила пятерню ей на голову:
– Ну вот еще! Ты пипец какая маленькая!
У малышки будет еще несколько лет, ведь спасительная ложь развеется не сразу. А вот для девочки все скоро закончится.
– Все будет в порядке, – держа руку на ее голове, сказала девочка. – Я прослежу, чтобы она пила лекарства.
– Да ну, не будет она тебя слушать…
– Обещаю. – Она пригладила волосы малышки и прижалась щекой к макушке. Обняла за плечи так, словно могла укрыть и спрятать ее. – Обещаю, все будет хорошо.
Эта девочка врала. И знала о том, что врет.
Малышке не стоило верить этой девочке.
Не стоило ей доверять.
Никому не стоило ей доверять.
Когда Джемма открыла глаза, она стояла внизу, в обшарпанной гостиной: сломанные полки, бутылки, мусор на полу, грязные тарелки на столе; все, что теперь осталось, было грязным и сломанным.
– …Тогда я пойду в полицию! – заплакал детский голос прямо у нее за плечом, и Джемма обернулась.
Кресло было перевернуто, служа препятствием между зареванной девчонкой и Чарли. Она каждый раз его переворачивала: вестибулярка урода не могла справиться ни с чем, сложнее прямой, и кресло превращалось для него в серьезную преграду.
– Ах ты поганая дрянь! – Он ударил ремнем по воздуху, и Джемма едва подавила порыв отшатнуться.
Он был все таким же: залитая в статику картинка, нестареющее воспоминание. Огромный рост, худое длинное лицо, бугристый шрам на щеке, привезенный из Ирака. Темные кудрявые волосы, темные глаза – они обе были вылитый Чарли, и ничего на свете Джемма не ненавидела сильнее, чем это.
– Скажешь копам, Джей? – продолжал орать Чарли, с трудом обходя кресло. – И что они сделают? А?!
Ничего они не сделают. Никогда не делали. Они оба это прекрасно знали.
Джемма оставалась на месте, наблюдая, как Чарли, пьяно покачиваясь, надвигается на мелкую идиотку.
– Они… они тебя посадят! – давилась рыданиями девчонка, пятясь от него. – Если ты еще раз… ее тронешь!
– Хочешь в детдом?! Хочешь, чтобы они забрали у тебя Макс?! Так вперед! – Он занес руку. – А ну пошла!
Раздался тяжелый свист ремня.
Стакан опустился на столешницу.
– Да где тебя носит! – Джемма снова обернулась на голос.
Ни гостиная, ни кухня не поменялись – это место никогда не выглядело по-другому. Кислый запах пота, перегара и курева висел в воздухе – тошнотворный аромат этого дома. Но на этот раз стояла ночь, с полок исчезли фотографии, а перевернутого кресла больше не было – когда она пошла в старшую школу, Чарли сломал его в приступе бешенства.
– Твою мать, – пробормотала девчонка, одной рукой вышвыривая бутылки в мусорку, а другой снова набирая номер. – Возьми же трубку!
Джемма безошибочно определила, сколько лет ей на этот раз. Шестнадцать, конечно, шестнадцать: только в этом возрасте у нее были такие длинные волосы. Не стригла их с самых похорон.
– Она не возьмет, – сказала Джемма. – Никогда не берет. Ты же знаешь.
Но девчонка не услышала. Пока будут идти бесконечные гудки, она будет драить первый этаж, тщетно пытаясь избавиться от любого намека на то, что в доме живет кто-то, помимо них. Чарли считал, что она взяла на себя «женские обязанности» – так он самодовольно хвастался собутыльникам.
В то время она пыталась убедить себя, что это поможет. Что, если создавать иллюзию нормальности, то все станет нормально. Из дома перестанут пропадать вещи, закончатся крики и поездки в полицейский участок, а телефонную трубку наконец-то поднимут.
И это тоже была ложь.
Она стояла на втором этаже: справа – дверь в комнату Мэйси, чуть дальше – общая ванная. А значит, прямо над ней – люстра. Стоило
