Время ветра, время волка - Каролина Роннефельдт
Сам не зная зачем, молодой конюх поднялся на самую высокую точку моста и пригнулся, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь подозрительному деревенскому жителю. Скрывать было нечего, но не хотелось объяснять то, чего Энно сам толком не понимал. Его терзал страх, было грустно вспоминать о Муни, в пропаже которого он винил потусторонюю тень. На реку опустился туман.
* * *
Высоко в западной башне Бульрих не мог уснуть. Над ним было маленькое окошко, сквозь свинцовые стекла которого он видел, что до бледных облаков совсем недалеко. Луна не светила, снизу поднимался зловещий туман; старый замок дрейфовал в белесой пелене, будто могучий корабль в море, чьи берега с каждым часом ночи таяли во тьме. И все же, сколько бы Бульрих ни ворочался с одного бока на другой, елки-поганки да волчьи боровики, он не мог избавиться от картины, которая навсегда запечатлелась в его измученной памяти.
За ужином путники рассуждали о том, какая добрая судьба уберегла их от удара молнии, падения лошадей и повозок, молчали только Бульрих и старик Пфиффер. Остальные же, да охранят их священные грибные кольца мирных лесов, явно видели что-то другое. Только конюх заметил то, что следовало.
Бульрих сомневался, что тот, кто уберег их от несчастий, поступил так лишь из доброты, хотя сам был обязан ему не только за безопасный проход к Фишбургу. Таинственный страж пропустил их, но в тот же миг исчез, а вместе с ним и Муни. Однако Бульрих его узнал. Он мог покляться хоть черными мухоморами, хоть даже трубой смерти, что на мосту их прожигал взглядом тот же самый великан, который не сводил глаз с Бульриха, когда тот обессиленно лежал в постели в «Старой липе». Старый картограф вспомнил об этом и теперь мучился страшным подозрением. Ведь если одноглазый как-то повлиял и на Бедду, то ей не было даровано возвращение из мира вечных сумерек и право жить дальше. Быть может, это он послал к ним последнее испытание – Серую Ведьму, ведь она тоже входила в его свиту. Если старинные легенды правдивы, то это он – великий Охотник.
И охотник он великий,
Черных воронов владыка,
Крыс и сов, волков, джейранов,
И мокриц, и тараканов.
Разве не так говорилось в давно забытой песне, слишком страшной, чтобы петь ее да радоваться? Даже самые талантливые сказители и певцы Холмогорья не упоминали о Диком Охотнике, предпочитая светлых и понятных героев, безобидных квенделей, как они сами. Маленьких, находчивых, но гораздо более слабых и простодушных, чем тот темный великан, могущественный, загадочный – явившийся вместе с древними преданиями, что достались от куда более сильного народа, чем квендели.
«Он жесток, но и милосерден, и мотивов его никто не знает», – подумал Бульрих.
На вопрос о Храфне Штормовое Перо племянник ответил ему лишь озадаченным взглядом. Карлман ничего не помнил о случившемся в «Старой липе», да и к Бульриху воспоминания о тех днях вернулись совсем недавно. В туманной пелене на мосту лишь немногие что-то разглядели – только те, кто побывал по ту сторону туманной границы, как старик Пфиффер по своей воле или сам картограф, случайно, ненароком оказавшийся в том мире.
Из озер и из полей
ОН находит всех зверей.
Все расскажет ему след,
Где же спрятался обед:
В шуме или в тишине…
В этих словах звучало зловещее обещание, и именно их проговорил нараспев хранитель моста из Запрутья в большом зале «Старой липы», напугав собравшихся и заставив их успокоиться с помощью заклинания огня. В тот день Бульрих стоял вместе с Карлманом за приоткрытой дверью у камина и внимательно прислушивался. Одна мысль тянула за собой другую, как в игре «Опрокинь утесы», популярной на южных холмах: игроки ставили плоские квадратные камешки на ребро как можно ближе друг к другу, и как только один «утес» в длинном ряду падал – за ним опрокидывались остальные.
Ведь полное имя Себастьяна, квенделя столь высокого, что пришлось запрягать в повозку человеческую лошадь, тоже было Штормовое Перо. В прошлом году Ансельм Шмерлинг, торговец из Запрутья, проезжавший по дороге в Эндлунд, рассказывал, что хранитель моста, который излечил его от страшного недуга, явился в дом с удивительным животным – это был кот, но не простой, а необычайно крупный, чернее самой темной ночи и с ярко-голубыми глазами.
«Это был тот самый Синдри, что и в зеленых западных покоях! Наверняка», – подумал Бульрих, отметив про себя, что все эти безумные глаза, то по одному, то парами светящиеся либо красным, либо ужасающе синим в темноте, сумерках, тумане, тени и даже при свете, скоро окончательно сведут его с ума. Он и так чувствовал себя беззащитным под этими взглядами. Чужие глаза смотрели на него, скрываясь во тьме, но вскоре он сам шагнет им навстречу, потому что вернется в Сумрачный лес – другого выхода не было.
Возможно, старый Варин Гуртельфус, такой мудрый и знающий, ему поможет, да и разве сам Бульрих, будучи картографом, не умеет искать новые дороги?
Он неслышно встал и с тоской посмотрел на спящего племянника – такого юного и доверчивого. Бульрих готовился предать его, как и других верных спутников, ведь кто знает, будет ли судьба благосклонна, чтобы позволить ему вернуться во второй раз. Он решил оставить какой-то знак, что-то на память о себе – и положил пуговицу от своего рваного жилета на подушку рядом со взъерошенными кудрями Карлмана.
Прошло два часа. Молодой квендель проснулся, будто от толчка, и резко сел в постели. Должно быть, сильный порыв ветра распахнул маленькое окно, неплотно закрытое. Вырванный из крепкого сна, Карлман растерялся, потому что сначала не понял, как попал в эту незнакомую комнату. Когда вспомнил, где находится, он с удивлением воззрился на пустую половину кровати.
И испугался. Его охватило зловещее предчувствие, проснулись и угрызения совести: надо было присматривать за дядей, а не мечтать о прелестной Гризельде. Ведь он чувствовал, что Бульрих еще не оправился после бешеной скачки по мосту.
Карлман выбрался из-под теплого одеяла, чтобы прежде всего
