Эндрю Фукуда - Охота
Я открываю глаза и смотрю на солнце, надеясь, что его слепящий свет сотрет из моей памяти слова этого письма. Я иду к тренировочной площадке, рассчитывая найти что-нибудь, на чем можно отвести душу, — копье, чтобы сломать его об колено, или кинжал, который можно с силой воткнуть в стену хижины. Но там ничего нет. Я пинаю валуны, кидаю камни как можно дальше в Пустоши. И все равно меня не оставляет чувство, что я что-то пропустил, что я неправильно прочитал ее письмо.
«Приведи геперов обратно».
Я не обращаю внимания на эти слова и продолжаю подбирать камни. Пойду к яблоням, посмотрю…
«Приведи геперов обратно».
— Как? Как мне это сделать? — кричу я в пустоту. — Я даже не знаю, где они.
Быстрее, стой… Стойкость?
Я сминаю письмо и зашвыриваю его подальше.
«Быстрее, стой…» — Ее голос ясно звучит у меня в голове.
Я иду и поднимаю смятую бумажку.
Теперь на письме больше линий, чем трещин на разбитом зеркале. Слова кажутся мухами, висящими в паутине. Я перечитываю письмо и внезапно вздрагиваю, понимая, что она хотела сказать.
Не стойкость.
Стойло.
Стойла пристроены к южному крылу Института. Я стою у хромированных дверей и прислушиваюсь. Тишина. Ни рычания, ни мяуканья, ни шипения. Я барабаню пальцами по бедру, думая, что же делать дальше. Наконец берусь за ручку, тяну. Она не двигается. Заперто.
И тут я кое-что слышу: где-то ржет лошадь. Странно, но звук раздается не из конюшни, как будто лошадь за ней. Я захожу за угол. Там стоит одноконный экипаж, в который все еще впряжен вороной конь. Вероятно, хозяин экипажа приехал поздно, когда конюхи уже ушли, и сразу бросился внутрь, чтобы присоединиться к празднику. И оставил именно то, что мне нужно.
Я не хочу испугать лошадь, подойдя к ней сзади, поэтому, громко топая, приближаюсь по диагонали. Она тут же поднимает голову и поворачивает морду ко мне.
— Хороший мальчик, спокойно, спокойно, — говорю я самым успокаивающим тоном, на какой способен.
Она фыркает, роняя брызги слюны. Ее влажные ноздри раздуваются, как удивленно моргающие глаза. Она как будто спрашивает: «Это гепер?»
Хорошо. Лошадь, которая может чуять геперов, — это именно то, что мне нужно.
Я протягиваю руку к ее носу. Вибриссы на ее морде коротко острижены и колют мне пальцы. Я поглаживаю ее шею — достаточно сильно и уверенно, чтобы успокоить, а не пощекотать. Лошадь выглядит ухоженной и, судя по высоко посаженному хвосту, изогнутой шее и сильному крупу, породистой. Похоже, она еще и неплохо обучена.
Несмотря на первоначальный испуг, животное быстро успокаивается. Я отвязываю повод от коновязи и отвожу лошадь от конюшни. Копыта громко стучат по гравию, но мне все равно — вряд ли кто-то выбежит за мной на солнце.
— Хороший мальчик, ты же хороший мальчик, правда? — Конь поворачивает голову и смотрит на меня своими большими умными глазами.
Экипаж тоже в идеальном состоянии. Колеса хорошо смазаны и поворачиваются совершенно бесшумно. Конь недовольно фыркает. Он думал, что я веду его в конюшню отдохнуть.
— Не сейчас, милый. Придется еще побегать.
Он снова протестующе фыркает. Но я глажу его морду и лоб, и он успокаивается. Я дергаю за повод, и он идет, почти не сопротивляясь. Хорошая лошадь. Мне повезло.
Я забираюсь на козлы, кладу записки Ученого рядом с собой и берусь за вожжи. Наверное, следовало бы покормить коня, прежде чем отправляться, но еда скорее всего в конюшне. У меня нет возможности туда попасть. И времени тоже.
— Но! — кричу я, встряхивая вожжами.
Конь не двигается с места.
— Но! Но! — кричу я громче.
Он стоит на месте, мои крики его не впечатлили.
Я не знаю, что делать. Раньше я всегда ездил верхом, а не в экипаже.
— Пожалуйста, — тихо произношу я, — давай поедем.
Конь ржет и мелкой рысью трогается с места, высоко подняв голову, гордый и уверенный в себе.
Обожаю его.
Мы останавливаемся у Купола. Конь пьет из пруда, а я захожу в хижину за одеждой геперов. Когда я возвращаюсь, он все еще пьет, опустив морду в воду. Наконец он поднимает голову и одобрительно фыркает. Кажется, он готов сотрудничать, так что я подношу одежду к его морде. Судя по тому, что конь прижимает нос к ткани и принюхивается, пока не запоминает запах, он понял, чего я от него хочу. Пауза. Он снова фыркает, разбрызгивая смесь воды и слюны, а затем с видом мудреца смотрит большими печальными глазами куда-то за горизонт. Моргает, один, два раза, а затем, словно это было достаточным приглашением, не спеша идет вперед, не дожидаясь, пока я вернусь на козлы. Я хватаю вожжи и прыгаю наверх.
«Приведи геперов обратно…»
Перед моим внутренним взором вновь встают слова, написанные Пепельным Июнем. «Я стараюсь, — хочется мне сказать ей, — стараюсь как могу». Мне столько хочется ей сказать. Что я жив. Что ее жертва была не напрасна. Что я получил ее письмо. И что сейчас я изо всех сил стараюсь ее спасти. Мне хочется отправить к ней свои мысли. Через расстояние, через цемент и металл, через дверь люка, прямо в ее разум.
Быстрее.
«Я не знаю», — хочется мне сказать ей. Я не знаю, есть ли у меня время. Я даже не знаю, удастся ли мне вообще найти геперов или убедить их пойти со мной. Не знаю, получится ли у меня обмануть их или они сразу поймут, что я просто пытаюсь заманить их в ловушку. Что я собираюсь использовать их как приманку, заставить вернуться сюда, в логово хищников, где они окажутся так близко, что никто — ни охотники, ни гости, ни сотрудники Института, ни конюхи, ни уборщики, ни охранники, ни кухонная прислуга, ни портные, ни репортеры, ни операторы — не сможет с собой совладать. Особенно когда прольется кровь геперов и воздух наполнится ее запахом. И в этот момент, когда сотни хищников вырвутся наружу и попытаются присоединиться к пиру… Даже тогда, Пепельный Июнь, не знаю, хватит ли у меня времени проскользнуть внутрь и спасти тебя.
Быстрее.
— Но! — вскрикиваю я, хлопая вожжами сильнее, чем нужно. — Но!
И он скачет быстрее, земля под нами превращается в размытое пятно, его мышцы ходуном ходят под шкурой. От неожиданной скачки у меня кружится голова, такое впечатление, что мое дыхание сдувает. Институт превращается в точку, скрывается позади, мы углубляемся в неисследованные просторы Пустоши, и я испытываю странное чувство. Может быть, дело в ветре, треплющем мои волосы, солнце, без помех льющем свои лучи на меня, восточных горах, которые становятся ближе, или блестящей конской шкуре и свободно развевающейся гриве. Но не только красота так действует на меня. Нет, дело в противоречии. В том, что она открылась мне посреди невыразимого ужаса. Красота этого места, этой лошади. У меня текут слезы. Я не в состоянии все это осознать.
