Роланд Грин - Волшебный туман
Глава 16
Туман не отличал друга от врага. Эти понятия были для него слишком сложными.
Но он мог определить, что живое, а что неживое, и также мог разобраться, какой жизнью мог питаться, а какой нет.
За время, минувшее с тех пор, как он стал питаться самостоятельно, он также научился определять, кто помогал ему питаться, а кто этому препятствовал. Вторую разновидность людей он рассматривал не как врагов, а как тех, кого нужно съесть в первую очередь.
* * *Ожидание ночной атаки грозного противника на высоте, в разреженном и холодном горном воздухе, после длинного дневного перехода и боя, да еще при ноющей ране на запястье, никому не покажется удовольствием. Даже самому знаменитому из киммерийских воинов.
Даже Конану.
Однако он и не ожидал, что это путешествие доставит ему большое удовольствие. Если он и его афгулы покинут Туран с целыми шкурами и некоторыми из своих драгоценных камней, то хватит и того.
Само собой, будет неплохо, если Повелительница Туманов окажется побеждена, а ее магические силы развеяны. Но Конану иногда начинало казаться, а не является ли Повелительница просто сказкой?
Теперь они находятся в ее горах и, по словам Омиэлы (говорящей через Бетину), настолько близко к долине, что и ребенок мог бы пройти это расстояние за несколько часов. А все, кого они видели, были людьми, да и к тому же не самыми грозными. Даже Омиэла не могла сказать точно, что магия Повелительницы по-прежнему сильна — хотя Конан знал, что некоторые чары играли исключительно защитную функцию. Чары эти чаще всего опасные и владели ими могучие колдуны — а Повелительница принадлежала именно к таким, если она вообще была колдуньей.
Конан потянулся, разминая затекшие мускулы. Он лежал на погребальных носилках, играя роль убитого вождя ночью точно так же, как и днем.
После того как потухли последние лучи зари, Конан соскользнул с носилок облегчиться и прихватить из своего тюка бобовый хлеб и колбасу, а его место на какое-то время занял Фарад. Затем ему пришлось играть роль собственного трупа, в то время как цепочка скорбящих шествовала вокруг погребальных носилок, поднимая при этом шум, необходимый согласно обычаям.
Конан лишь надеялся, что эти звуки не помешают часовым услышать приближающиеся взрывы.
Плакальщики замолчали, и кто-то подошел к носилкам. Конан узнал походку Бетины. Раньше она подходила с Фарадом, а теперь подошла одна.
Шаги замерли, Конан услышал тихое дыхание, почувствовал запах теплого женского тела (в последнее время не мывшегося, но, впрочем, кому из них это удавалось за последние несколько дней?), а затем он почувствовал упавшую ему на лицо слезу.
— Ха, девочка, — прошептал он. — Я еще не умер.
— Знаю. Но я бы плакала по тебе, если бы ты погиб.
— Хотя ты и собираешься замуж за Фарада?
— Да.
— Ну, тогда убедись, что он рассказал тебе все о своих трех женах и семнадцати детях там, в Афгулистане. Он…
Конан ощутил на горле холодное острие.
— Конан, ты ведь шутишь, не так ли?
Чтобы овладеть своим голосом, ему потребовалось некоторое усилие.
— Да нет у Фарада в Афгулистане никаких жен. И мало что привязывает его к дому. Можешь верить тому, то он говорит.
— Я благодарна. — Острие внезапно исчезло, и теплые руки обвили ему шею. — Я напугана. Когда они появятся?
— Спокойно, Бетина. Я знаю, что трудно ждать врага, который, как ты знаешь, сидит рядом, готовясь напасть. Но мы готовы. Они же не знают, что их ждут. Поверь мне, нам сегодня ночью досталась более легкая работа.
— Мне почти удалось поверить тебе. Я тебе поверю, если ты меня обнимешь.
— Фарад…
— Я сказала ему, что пойду проведать тебя, когда он отправился проверить часовых. Он меня благословил.
— А меня нет? — насмешливо возмутился Конан. — Неблагодарный пес! Я его притащил из кишащей блохами лачуги в объятия…
— Ш-ш-ш! — прошептала Бетина совсем на иной манер. Конан обнял ее одной рукой за талию, но молча.
А затем они оба услышали высокий воющий плач, какой мог издавать брошенный ребенок. Но он был во много раз громче, и, казалось, шел со всех сторон.
* * *Махбарас тоже услышал этот звук и вначале подумал, что это один из часовых налетчиков дует в свисток, стараясь поднять тревогу. Затем звук разросся, пока у людей не заболели уши, и Махбарас понял, что звук может быть естественного происхождения.
Ему хотелось верить, что это Повелительница Туманов призывает ему на помощь свои силы. А боялся он того, что сегодня ночью магия могла вырваться из рук Повелительницы.
Капитан не знал, какому богу можно молиться о победе, погрузившись в дела, запрещенные теми же богами. Он также гадал, может ли он молиться о собственной победе из-за того, что связан самыми древними из человеческих уз с искательницей запретного.
Поскольку Махбарас не умел молиться, он и не молился. Вместо этого он сосредоточил все свое внимание на том, чтобы удержаться на ногах, когда вел своих воинов по усеянному щебнем склону. Выскользнувший из-под чьей-то ноги камень мог не просто поднять тревогу. Воин мог полететь кувырком и сбить с ног других, пока весь отряд не покатится вниз по склону, словно живая лавина, чтобы закончить свой спуск беспомощной грудой тел у основания каменной осыпи.
Эти горы были неподходящим местом для ночных прогулок, и здесь у разбойников было преимущество над врагами из нижних земель. Они знали, что местность должна быть усеяна щебнем, и их ноги сами находили безопасные тропинки.
Глаза Махбараса давно привыкли к темноте, хотя ночью он видел не очень-то хорошо. Когда началась атака, он побежал почти прямиком к погребальным носилкам убитого вождя, но некоторые из воинов на флангах сильно опередили его.
Махбарас был почти благодарен ужасному крику в ночи, который отвлек внимание его врагов и полностью заглушил шаги его людей. Теперь их нападение уж точно окажется внезапным и даст им преимущество.
Махбарас выкинул из головы мысль, что высвобожденная в ночи магия может не делать различий между победителем и побежденным. Это была магия Повелительницы…
* * *Конан ждал приближения атакующих до последнего момента. Он получил уйму предупреждений не только от часовых, которые, не вступая в бой, отступали, но и от окружавших его скорбящих.
Среди них была и Бетина, которая не утратила ни присутствия духа, ни ума, хотя сильно боялась того, что могло выпасть на долю Фарада там, на линии часовых. Стонала и выла она вполне убедительно, а в промежутках между стонами сообщала Конану численность противника. Когда цифра дошла до трех сотен и больше не возрастала, Конан шумно вздохнул.
