Павел Корнев - Спящий
Да что такое творится в этом городе? Сиятельными стали те, кто в первых рядах выступил против падших, и вот через полвека их потомков прилюдно поливают грязью, а никому нет до этого ровным счетом никакого дела. У меня даже появилось ощущение, что профессор Берлигер в своем стремлении извести сиятельных под корень вовсе не одинок. И это немного даже напугало.
Я передернул плечами, спустился на следующий уровень и сразу оказался в кромешном мраке. Освещения внизу не было, и перемещаться приходилось практически на ощупь. В отличие от прошлых визитов сюда мои глаза к темноте так и не привыкли.
К счастью, от лестницы до жилища слепого рисовальщика идти было совсем немного, и я не успел набить себе шишек о выступы неровных каменных стен.
Шарль Малакар открыл далеко не сразу.
– Это ты, Лео? – спросил он после третьего или четвертого удара в дверь. – Уверен, что узнаю твое дыхание, но хотелось бы развеять сомнения!
– Это я, Шарль. Все верно.
Рисовальщик запустил меня в свое обиталище, задвинул засов и прошаркал к столу.
– Сейчас разожгу лампу. Не знаю только, остался ли керосин.
Раздалось бульканье, потом с длинным шорохом загорелась спичка, и ее дымный огонек сменился теплым сиянием «летучей мыши».
– Где это? – спросил я, оглядываясь по сторонам.
– О чем ты, Лео? – разыграл удивление худой старик, но так просто меня было не провести.
Я привстал на цыпочки, пошарил рукой по высокой полке в прихожей и без всякого удивления достал оттуда дульнозарядный капсюльный мушкет с полноценным прикладом, но до предела укороченным стволом.
– Шарль, в следующий раз, когда будешь взводить курок, делай «кхе-кхе», – изобразил я звук прочищаемого горла, снял мушкет с боевого взвода и вернул его на место. – И вообще, зачем тебе оружие?
Рисовальщик опустился в продавленное кресло и неопределенно повертел в воздухе рукой.
– Сиятельные нынче не в чести, знаешь ли.
– Все так плохо? – удивился я, снимая реглан.
– И даже хуже.
Я с болезненной гримасой опустился на кровать художника, откинулся на подушку, и немедленно в простреленном бедре начали пульсировать тугие уколы боли. Перегружать раненую ногу точно не стоило, но у меня сейчас просто не было возможности сидеть без движения. Еще и между лопаток ломило просто ужасно, шея едва ворочалась.
Шарль Малакар поднялся из кресла, уверенно, словно был зряч, взял со стола стакан с чаем и вернулся обратно.
– К счастью, мало кто заподозрит в слепом старике сиятельного, – усмехнулся он.
– Когда это началось?
– Ты все пропустил?
– Можно и так сказать.
Рисовальщик понимающе усмехнулся.
– Я чувствую, ты изменился, Лео. Что за дрянь ты употребляешь, морфий?
– Морфий, – подтвердил я.
– И, судя по сумбуру в мыслях, не колешься уже несколько дней?
– Я не кололся, Шарль!
– А я император Климент! – язвительно рассмеялся старик.
– Просто больше месяца провалялся в больнице. Морфий давали для снятия боли.
Шарль кивнул.
– Тогда все ясно. – Он немного помолчал, потом все же решил ответить на мой вопрос: – Началось это, Лео, со смертью императрицы. В «Атлантическом телеграфе» вышла статья под заголовком «Последняя сиятельная империи», и хоть там больше восхваляли Викторию, красным пунктиром прошла мысль, что время сиятельных ушло.
– Ты не читаешь газет.
– Я слепой, но не глухой! Я все слышу. И посуди сам: Климент привечал сиятельных, за время его правления они нажили себе множество врагов. Виктория избавлялась от наследия супруга, но являлась гарантом стабильности сама по себе. Ну а теперь, поверь мне на слово, прольется кровь. Старая аристократия ненавидит сиятельных, механисты считают их пережитком прошлого, а остальные попросту желают запустить руку в чужой карман.
Я приподнялся с кровати, оглядел погруженную в темноту комнату с пляшущими на потолке тенями и предложил:
– Хочешь отсюда переехать?
– Нет, Лео. Не хочу, – отказался старик и спросил: – Зачем пожаловал? Что надо вытащить из твоей памяти на этот раз?
– Человека.
– Ну хоть так! – хрипло рассмеялся старик, откашлялся и подошел к мольберту. – Сосредоточься, Лео. Сегодня у тебя в голове даже не каша, а самый натуральный студень.
Я улегся обратно на кровать и постарался восстановить в памяти нашу случайную встречу с Шоном Линчем в вестибюле отеля. Но голова была тяжелой, мысли путались, и сосредоточиться на лице рыжего ирландца никак не получалось. На границе сознания клубились непонятные образы, Шарль ругался, сминал листы и кидал их в корзину.
– Выпей чаю, Лео! – предложил он наконец. – Я заварил свой собственный сбор. Тебе понравится.
Отказываться я не стал. Мы с рисовальщиком посидели и поболтали о какой-то ерунде, а потом Шарль подтянул к себе чистый лист и несколькими скупыми движениями набросал портрет Линча.
– Извини, Лео. Это все, что я смог вытащить у тебя из головы. Завязывай с морфием.
Я осветил лист керосиновой лампой и присвистнул. На этот раз слепой рисовальщик превзошел сам себя: редкие карандашные черточки удивительным образом складывались в знакомое лицо. Именно этого человека я видел у стойки портье в тот злополучный день.
– Просто поразительно! – не поскупился я на похвалу.
– Твои слова – как бальзам на душу, – рассмеялся Шарль, ушел в темный угол и зашуршал мешочками. – Я отсыплю тебе чаю, пей три раза в день. Станет легче.
– Отлично! – улыбнулся я и, стараясь не шуметь, приподнял лампу и придавил ее основанием пару сотенных банкнот. А потом, повинуясь некоему наитию, взял из мусорной корзины один из смятых листов.
Глаза, клыки, когти.
Вертикальные зрачки, ехидный изгиб широкой улыбки, блеск загнутых лезвий.
Чеширский Кот. Его я тоже узнал с первого взгляда, хоть жуткий монстр и нисколько не походил на благодушное животное с иллюстраций Джона Танниеля.
– Держи, Лео!
Я принял от рисовальщика матерчатый мешочек, убрал его в карман, затем осторожно сложил портрет подозреваемого и поднялся из-за стола.
– Благодарю, Шарль.
– Забери деньги, – потребовал рисовальщик. – Я слышал шуршание банкнот.
– Тебе показалось, – не моргнув глазом соврал я, натянул реглан и подошел к входной двери. – Закрой за мной.
– Пей чай! – напутствовал меня на прощанье Шарль Малакар.
– Обязательно.
Я вышел за дверь и по темным проходам отправился на поиски лестницы. Разговор о сиятельных оставил тягостное впечатление, поэтому правую руку я держал в кармане с револьвером, но никто в мою сторону даже не посмотрел. То ли вид был столь откровенно недобрый, то ли просто на сиятельного я со своими прозрачными глазами больше нисколько не походил.
