Оскомина, или Запись-ком ефрейтора Хлебонасущенского - Владимир Иванович Партолин

— Командир первого отделения, принимай командование… парадом, — и, выкидывая далеко вперёд босые «циркули», побежал к будке.

Комотделения распорядился:

— Первое отделение к оправке товсь! — и недоуменно, я расслышал, забурчал в нос: — Кто до сего дня ходил на очко — комроты, да оруженосцы. Теперь, это ж пока полсотни человек поссыт, посрёт, с прополки вернувшись «гружёными», — и прикрикнул, — На фланге! Оруженосцы! Япошки-недобитки, молчать в строю.

— Японцы, боюсь, обделанными ходить будут. Это пока до них очередь дойдёт. А мыла нет, — напомнил комроты каптенармус.

— Прапорщик, разговорчики в строю. А впрочем, верещи дальше.

— Салаги, ночами они в гамаках в сливпакет дрочили, завтра — в гальюне в очко будут. Деды в очереди возмутятся, а, поди, у каждого простатит. Может, раздать сливпакеты? — высказал своё предвидение Лебедько.

— Не салаги, а новобранцы-небёны, не деды, а старослужащие-земляки. Ни как не запомнишь, прапорщик?

Жалко пацанов. Небёны землицы, какой была до Хрона, не видели. В Антарктиде в «атомных теплицах» в огуречник боялись ступить, а огурцов попробовали, кривились — говорили коралл «пупырчатый» вкусней. Здесь на Бабешке, ни деревца, ни травинки, ни птички, ни жучка-паучка какого нить. Чудом каким-то овощи, зелень да зерновые в песке растут. Это мы, земляки, пОжили — повидали и травку, и кустик, и птичку с пчёлкой. Вишню, ананасы ели, а им, небёнам с Марса, придётся ли.

— Своих приказов, прапорщик, не отменяю, — сбросил полковник китель, отстегнул с ремня сливпакет и разложил всё по штабелям перед строем.

— И прогары, — напомнил раздосадованный каптенармус.

Франц Аскольдович послушно снял и приставил к крайним в линейке сапогам матросские прогары. Обтянул за поясом тельняшку, поправил полевую сумку. Висела та на животе ниже пряжки, аккурат «слона» прикрывала. В гальюне долго просидел почему — отверстие в месте гульфика у кальсон и дыру в планшетке ножом налаживал, догадался я. У полковника не «скворец», не «слонёнок» — «слон». После съеденной «Отрады», не один я замечал, возбуждался. Ладно в офицерском притворе казармы ночью в гамаке и во сне, так случалось и днём в столовой. «Слон», от стола полковник вставал, у всех на виду «хобот» тянул. Спасал китель, застёгнутый на все пуговицы, теперь вот офицерской полевой сумке участь ширмы перешла.

— Товарищ полковник, разрешите вернуть сливпакет хотя бы одному лейтенанту Комиссарову, — не унимался прапорщик.

— С чего бы?

— Понимаете, лейтенант засовывает сливпакет себе в прямую кишку, оставляет горловину мочеприёмника с наружи заднего прохода… деды, — виноват, старослужащие-земляки — сношают.

— В сливпакет? С миксером?

— Миксер лейтенант вынимает, а после актов вставляет и малафью взбивает. Не пробовал, но, говорят, сливки особенные получаются — не пить можно, а жевать, как жвачку. Надо бы возвернуть, а то, боюсь, наладится десантура в Мирное по бабам и девкам бегать, а их там раз-два и обчёлся. Мужики и хлопцы деревенские за них и со спецназовцами схлестнутся. Не случилось бы беды.

— Верни…

* * *

Солдат полол, приседал с гюйсом на переду, — из «скворечника» «скворец» вываливался, висел вниз головой. А заправлял в трусы — руками в земле вымазанными. Идиот: песок хоть и чист без червячков-жучков, но радиоактивен!

Босые, без спецназовских подшлемников (поснимали: солнышко пригрело) и на клоунов-то уже не были похожи. Колхозники — одно слово.

Смотрел, смотрел Франц Аскольдович на это дело, смотрел и вдохновился на радикальный шаг: на вечерней поверке отменил воинские уставные отношения.

Первое утро после началось с оглашения обязанностей колхозника, распределения должностей и переименований. Полевой лагерь на месте разграбленной деревни получил статус гражданского посёлка с прежним названием «Отрадное». Личный состав взвода теперь считался товариществом коллективных хозяйственников, колхозом сокращённо, и тоже с прежним названием «Отрадный». Отделения взвода предписывалось называть бригадами, спецотделения (отделения разведчиков и оруженосцев) — звеньями. Спецназовцы теперь стали полеводами, оруженосцы — разнорабочими. Повара, меня то бишь — звали (величали даже) кашеваром. Зампотылу привечали завхозом. Офицера медслужбы вменялось кличить фельдшером, каптенармуса называть кладовщиком, а комроты — председателем колхозного правления. Командный пункт переименовали в колхозное правление, казарму в спальный барак, каптёрку в продсклад, столовую в столовку, медчасть в больничку, гальюн в нужник.

— Соблюдайте правило: друг к другу обращаться не «товарищ», например, Кобзон, а «мужик» Кобзон. «Мужик» — если старослужащий, земляк. «Хлопец» — если новобранец, небён, — заканчивал читку Франц Аскольдович последнего приказа по взводу. — Приказ вступает в силу с момента ознакомления личным составом… теперь колхозниками.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться, — выступил из строя правофланговый.

— Спишь? Не товарищ полковник, а председатель правления. И без этого, без «господин». Не приживётся. И говорить ты со мной, мой заместитель по работе в поле, старший бригадир, бригадир первой бригады по совместительству, мужик Кобзон, можешь, не испрашивая у меня на то дозволения. Шапку только сними.

— Есть!

— «ПонЯл» или «ладно».

— Ладно… Требую, хочу себе прозвище — Кабзон. Через «а».

— Ладно, — согласился Франц Аскольдович. — Все слышали? Кто ещё предпочитает прозвище?

— Зовите меня Хромым, — попросил бывший ефрейтор и комотделения оруженосцев Клебанов, теперь старший разнорабочий, звеньевой, мужик. Он уронил на ногу бочку с солёными огурцами, от того прихрамывал.

— Меня — Хлебом, — предложил я. Фамилия моя Хлебонасущенский, с младости в детсаде, в школе и кулинарном техникуме Хлебом дразнили.

— Меня — Чонкой, пожалуйста, да, — попросил истопник Чон Ли.

— А меня — Тонной, попрошу, однако. Председателя колхозного правления давайте Председателем звать, с заглавной буквы «Пэ», однако. Заведующего колхозным хозяйством, бывшего нашего майора Кагановича — Когоном прозовём; Ко-Ган, звучит, однако. Кладовщика — Силычем, однако, — выступил из строя с поклонами председателю правления, завхозу и кладовщику разнорабочий Тонако. — Из почтения, мы японцы к именам начальников добавим подставку «сан». Председателя-сан, однако, Коган-сан, однако, Силыча-сан, однако.

— Похер, — вырвалось у Франца Аскольдовича.

— Пофиг, — согласился Лебедько.

— Похрон, — поправил обоих Каганович.

— Председатель так Председатель — спохватился Франц Аскольдович. — Ладно, хватит, — предупредил попытки и остальных в строю назваться прозвищем, — познакомимся в столовке за ужином, а сейчас искать и выкапывать грушу на Дальнее поле пойдём.

Строй смешался, распался, толпой поплелись, было, к проходу под «миской», но Председатель остановил:

— Стоять! На гражданке, какая не забывайте вынужденная и временная, останутся исключения: с подъёмом — утренняя поверка; с отбоем — вечерняя; в нужник — по очереди согласно списочному составу бригад и звеньев. В столовку и в поле ходить строем… Становись… Равняйсь… Смирно! Фельдшер Комиссаров, завхоз Коган, кладовщик Силыч, кашевар Хлеб, выйти из строя и по местам. Звеньевой Селезень, тебе на смену в караул — на вышку, и смотри в оба: парусник менялы первыми мы должны заметить. Остальным, напра-во! Мужик Кабзон, веди полеводов на работы, я на «капэ» останусь, табель учёта рабочего