Оскомина, или Запись-ком ефрейтора Хлебонасущенского - Владимир Иванович Партолин
И это воины ВДВ? Какое там — клоуны! Я так подумал, наблюдая за построением из окна кухни, а как посчитал полковник Курт, не только сам лично отличавшийся офицерской выправкой, но и у кого подчинённых в полку прозывали «манекенами», было и так ясно.
Правда, сегодня и его самого видок был ещё тот. Без брюк — в одних кальсонах. Вязанные из нитки мохера, кальсоны те в ансамбль облачения — китель офицера-моряка, тельняшка, портупея, матросские прогары на ногах — ну, ни как не вписывались. Но насмешек не боялся: вчера отсмеялись — досталось и дедам и салагам. Что прискорбно, перепало — попали нечаянно под раздачу — и мирнянам-менялам. Ну, сами виноваты: не успели солдаты закусить, налили им в жбанки по вторых сто грамм. Комроты — сто пятьдесят, долили до двухсот…
На плац Франц Аскольдович ступил злой, казарменной дверью врезанной в амбарные ворота, хлопнув так, что те с петель слетели. Сходу, отмахнувшись от попытки старшего сержанта Кобзона сделать доклад, приказал:
— Каптенармус, роту разуть! Боты не давать носить весну, лето и осень — до первых холодов… Солдаты, ранец не носить! Использовать в гамаках под голову вместо подушки. НЗ закончился, «сливок» больше не будет, потому «сливпакеты» сдайте с ботами. Как их?.. Воротники эти заплечные от матросской форменки… гюйсы… мирняне выменять не согласились, вот ими ширинки в трусах и прикройте. Завяжите на манер женских передников. Земляки должны помнить, покажите молодёжи как повязать. Выправку мне покажите!
Надо заметить, дизайнер, разработчик формы моряка береговой охраны ЗемМарии, смудрствовал: включил в комплект повседневной форменки заплечные воротники с полосками и якорями, гюйсы так называемые. Бесполезные по сути — отменённые во всём альянсе у флотских линейных моряков. В трусах применил не резинку традиционную, а «клапана», такие же, как и у матросских брюк по боковым швам. Предписывалось петлями в тех клапанах трусы пристёгивать к пуговицам пришитым с изнанки брючин. К тому же скроены трусы были без ширинки, по малой нужде сходить — снимай брюки с трусами, выходило. Как поменяли нам армейскую хэбэлёнку на губе, прорезь в трусах, в месте ширинки, проделали не поссать, а для заправки пениса в мочеприёмник сливпакета, подвешиваемого к бедру под животом. Ведь в очередях у двух тамбурных туалетов по ночам не настоишь — долго, лень. А до ветру из вагона-ресторана в огуречник не выйти. Нет, не заперты были, боязно: бабы из огородниц огурцы сторожили. Первой же ночью устроили засаду у вагона. И что придумали, чем отвадить сцыкунов… залпом сушёного гороха из трубочек отсекали струю. Это хорошо, не сгорели от стыда, повезло десантуре: первыми «полить» огуречник Кобзон выпустил (на пробу) отделение оруженосцев-японцев… А так надюрил в сливпакет, миксером встроенным взбил — получил «спецназовские сливки». Но то делалось в полевых условиях, будучи облачённым в полную боевую экипировку, когда место сливпакету определено в специально скроенном внутреннем кармане «крыла» галифе. Прорезь в трусах называли «скворечником». По ночам у ветеранов «скворец» вываливался наружу и полёживал себе на боку, у молодёжи выпархивал и тянул «шею» — высматривал звёзды в потолочном люке вагона-ресторана. Пока НЗ приканчивали и спецназовскими сливками пробавлялись «шеи тянули», а вконец заголодали, — «улетели скворцы на юг». «Прилетели» на удивление, как «Отраду» стали потреблять. Я ночевал в столовой, не поверил тому, так однажды лейтенант Комиссаров уговорил пойти в казарму удостовериться. Пришли после отбоя, дневальный пропускал, — за тумбочкой стоя, присесть успел. В общем-то, я картине не удивился, сам у себя в коморке на топчане уснуть мог только на спине. С руками под задом. Что поразило, так это то, что у земляков-дедов «скворцы» так же, как и у небёнов-салаг, теперь тянули, высматривая в потолочном люке звёзды, шею.
Францу Аскольдовичу гюйса не досталось, а сгодился бы, не помешал. Его кальсоны — в роте «коралловыми» считали ошибочно, на самом деле, «полукоралловые» — с мохером настоящим, земным. Отличались они интересным свойством: пушистые и небесного цвета днём, в вечер розовели, с закатом в сумерках становились гладкими и приобретали телесный цвет. Держались на резинке и не имели ширинки. У полковника «слон» выдающийся, солдаты командиру не в глаза смотрели, а невольно пялились пониже поясной пряжки. Командирской полевой сумкой, планшеткой, прикрывался.
— Товарищ полковник, пусть гюйсы останутся за плечами. Стирать нечем — мыла нет. Посверкают мудями, ни в деревне, ни в поле баб нет, — выразил несогласие каптенармус.
— Здесь, прапорщик Лебедько, не деревня, а полевой лагерь подразделения спецназа «вэдэвэ», — повысил голос Франц Аскольдович. И видно пожалел, снова окинув взглядом «клоунов». Командующий ВДВ застрелился бы, появись он здесь. — Тебе, каптенармус, надлежит нитки с иголкой добыть и распорядиться прорези в трусах зашить. Прослежу.
— Нитки с иголками майор Каганович попытался достать у мирнян, так запросили на обмен пяток лопат, а их у нас нет. Ну, зашьют прорези, сдадут сливпакеты, а со сливками как быть?
— Какие к хрону сливки?! Едим что? Салат. «Отрада» эта — не сухпаёк из кораллов. Моча у нас теперь — не марсианская, земная. Посему сливпакеты, прапорщик, принять на хранение. Нитки с иголками добыть, скворечники зашить… Солдаты! — перебил комроты смешки в строю. — Трусину задрал по бедру и сливай в земельку… Впрочем, оправляться и по малой нужде, теперь — в гальюн. На прополке в сопки бегать запрещаю, терпите, и домой всё несите — нам удобрения органические нужны, на химические надежды нет.
Последние слова Франц Аскольдович бросил уже через плечо, обходя торопливо строй и на фланге сворачивая к будке гальюна. Приказал он пехотинцам остаться в одном исподнем не только потому, что не мог, во-первых видеть «вэдэвэшника» в мастросском облачении, во-вторых, из необходимости: бушлаты, сапоги и пояса предстояло оставить колхозу «Мирный», как только прибудут забрать взвод с острова. Мирняне после званого ужина ушли, полковник, отменив построение на вечернюю поверку, зашёл ко мне на кухню, принёс в жбане подаренную ему наливку, попросил чем-нибудь закусить. Мне налил, а закусывал «Отрадой», проронил: «Сброд клоунов. Отменить что ли построения? Вообще уставные отношения. — И спросил меня: — Как думаешь? Положи ещё твоего «Несчастья» и подставляй жбанок — надерёмся до дуриков».
Вернулся Франц Аскольдович из гальюна к строю, старший сержант Кобзон — в тельняшке, с гюйсом спереди на трусах
