Максим Субботин - Сердце зимы
Безликий зевнул во весь рот и снова вернулся на належанное место.
– Теперь будем говорить, – Катарина чихнула, прикрывая нос платком. – Мне доподлинно известно, что Нинэвель родилась не от семени Нимлиса.
Саа-Рош перестал дрожать, вместо этого лицо его вытянулось, пальцы задергались так, будто он перебирал струны невидимой арфы. Дасириец порывался что-то сказать, даже рот открывал, но каждый раз что-то его сдерживало. Наконец, бывший советник завертел головой, опасливо озираясь.
– Не бойся, в Замке-на-Пике нет лишних ушей. И Безликий не позволит, чтобы вдруг залетная пташка нас подслушала.
– Не каждый день… – Саа-Рош достал платок и промокнул им лицо, продолжая выискивать в отдаленных уголках сада невидимых шпионов. Когда снова заговорил, голос его стал тише. Катарине даже пришлось подойти ближе. – Ты уверена, что это правда?
– Несомненно. – Таремка неторопливо обошла толстяка кругом. Какое-то время тишину под сенью виноградных лоз нарушал лишь шепот подола ее платья. – Человек, который поделился секретом, знает, что с даро-Исаэт лучше не шутить. И не пытаться обвести нас вокруг пальца.
Дасириец сглотнул. От ее откровения страх в его мышиных глазках только умножился. Если бы Катарина могла выбирать, она и за все сокровища Тарема не стала бы подступаться к бывшему советнику. Но Саа-Рош был жадным тщеславным казнокрадом и имел много влиятельных друзей при дворе. Леди даро-Исаэт знала, что даже теперь, когда Шиалистан всеми силами пытается запретить бывшим советникам и прочей оттесненной от престола знати появляться в императорском замке, у Саа-Роша до сих пор остались там верные ему люди.
– Если это правда, тогда Фарилиссе не поздоровится. – Толстяк полоснул по горлу ребром ладони.
– Что делать со шлюхой – ваше дело, – безразлично отмахнулась Катарина, высморкалась, молча проклиная Рхель, и снова отпила из чаши, чтобы промочить горло и согреться. – Я знаю, кто обрюхатил Фарилиссу, и знаю, где его искать. И готова платить золотом тому, кто найдет полюбовника, получит от него признание и клятву присягнуть на своих словах в храме Всех богов. Платить таремскими дмейрами, – уточнила она.
Ловушка захлопнулась. Саа-Рош перестал трястись, улыбнулся во весь рот, сложил ладони замком и водрузил их на живот. Теперь он ловил каждый жест Катарины, позабыв про мнимых шпионов, испорченную одежду и даже Безликого. Удивительно, как меняет человека упоминание о золоте. Впрочем, ничего удивительного. Бывший советник вел себя в точности так, как она и предполагала.
– Я всегда был полезен дому даро-Исаэт, госпожа знает, как я преданно служил и ей, и ее брату, чей ум благословен богам.
– Именно потому ты здесь, – не могла не согласиться она. – Если Дасирия избавится от шакала, наши страны снова смогут вести старый правильный уклад. Тарем всегда желал лишь мира Империи – нашему старому брату.
Саа-Рош поддакнул.
– Позволен ли мне вопрос, Катарина? – Он пожевал губами, словно сам не до конца знал, стоил ли начинать.
Леди даро-Исаэт разрешила. Толстяк был на крючке, она так и видела его, мысленно подсчитывающим золотые дмейры где-нибудь подальше от людских глаз. Хватит ли дасирийцу ума исчезнуть сразу, как партия будет разыграна? Таремка сомневалась, но предпочла об этом помалкивать. Когда Шиалистана выставят из дворца, рхельский шакал может сорвать бессильную злобу на зачинщике. Именно потому Катарина не спешила проявлять враждебность к рхельцу и уговорила брата не разрывать дела с империей. К счастью, брат высоко ценил ее дальновидность и даже говорил, что Катарине следовало родиться мужчиной и править таремским флотом.
– Тарем всегда был мудростью Дасирии, – бывший советник откровенно лукавил, но леди даро-Исаэт пропускала лживые речи мимо ушей. Саа-Рош любил заходить издалека. – Уверен, рхельцам не понравится, если их ставленника сбросят с императорского трона крепкими таремскими пинками.
Бывший советник будто прочел ее мысли. Что ж, не сделай он этого, Катарина начала бы сомневаться, правильно ли поступает, связываясь с человеком, которому охота до денег отбила всякий нюх на неприятности.
– Я понимаю, что никто из даро-Исаэт… – он сцапал с подноса сморщенную дольку абрикоса, шустро сунул ее в рот, как вороватый ребенок, и обремененные тяжелыми щеками челюсти заходили ходуном, – не станет показывать свою причастность. Но кто поручится за мою голову, госпожа? Жрецы в храмах Изначального нынче цены заламывают втридорога за самое плохонькое благословение, а уж чтоб грехи замолить…
Он многозначительно замолчал.
– Уже торгуешься, советник?
– Торгуюсь, – не стал отпираться он, – чтоб не продешевить. У меня пять жен, восемь спиногрызов и столько родни в доме, что негде нужду справить. Если я сгину, они проклянут меня так, что и на том свете покоя не будет. А мне, светлейшая, не хочется, чтоб меня харсты в зад драли трижды в день.
– Брат мой, мудрый Фиранд, никогда не был жадным, но всегда славился отменным чутьем на должную плату. Он щедро заплатит за хорошую работу. – Нарочно сделав акцент на предпоследнем слове, Катарина промокнула нос платком. – Если тебе, Саа-Рош, не по душе наше предложение и наше золото, что ж – разойдемся миром. Только, – она позволила себе злую шутку, – прежде придется отнять тебе язык.
Советник, подавившись угощением, громко закашлялся, и Катарина поспешила его успокоить:
– Но ведь мы договорились, и даро-Исаэт нечего переживать, что тайна пойдет по просторам Эзершата гуляй-полем? Или я ошиблась?
– Нет-нет, светлейшая, – он так торопился, что еда вновь пошла не в то горло. Когда Саа-Рош, наконец, заговорил, голос его хрипел, как у простуженного. – Я лишь хотел убедиться, что ты, госпожа, не оставишь меня в дураках.
– Сделай, что велено, советник, и получишь тысячу дмейров.
Тот чуть не подпрыгнул, живо (откуда только взялась легкость в ногах!) подскочил к Катарине, бухнулся в ноги и обцеловал подол ее платья. Катарина выдержала время, давая дасирийцу унизиться еще больше, после чего вырвала из пальцев Саа-Роша скомканный край юбки.
Бывший советник встал и даже предпринял попытку отряхнуть запачканный камзол. В его мелких глазенках светилась щенячья покорность.
Катарина подошла к Безликому, ласково, как ребенка, потрепала его по волосам: в них, будто обкромсанных самыми тупыми во всем Тареме ножницами, застряли иголки дасирийских голубых сосен. Как она ни настаивала, мальчишка напрочь отказывался пользоваться услугами ее цирюльника и портного, оттого и выглядел всегда одинаково неопрятно. Таремка понимала его опасения – предавший своих братьев, Безликий был обречен на вечный страх схлопотать удар исподтишка. Потому-то и не подпускал к себе никого, кто держал в руке бритву, ножницы или портняжные иглы.
