Небо в кармане 4 - Владимир Владиславович Малыгин
— Простите, уважаемый, — меня кто-то аккуратно тронул за локоть.
Я оглянулся, отшагнул прочь, освобождая руку. Испугаться не успел, сразу понял, что опасаться мне некого, оттого и не потянулся в саквояж за пистолетом. А потянулся бы и сразу же насторожил бы внимательно наблюдающего за нами уже знакомого мне полицейского. Того самого, который чуть ранее понимающе ухмылялся. Ещё бы, пассажир из вагона первого класса за какой-то надобностью обращается к мещанину явно чужого ему круга общения. А это подозрительно, нужно обязательно проконтролировать такое общение.
— Что вам угодно, сударь? — отшагнул и спросил негромко. Удержался, чтобы не начать оглядываться по сторонам просто чудом.
— Княгиня Юсупова Зинаида Николаевна просит вас настоятельно принять приглашение и навестить её в её купе, Николай Дмитриевич.
Я невольно оглянулся по сторонам, не услышал ли кто моего настоящего имени?
— Ваш поезд скоро отправляется, любезный, — не преминул указать прислуге на время.
— Ничего страшного, если княгине будет нужно, начальник станции поезд немного задержит, — в сказанном не прозвучало и доли шутки, лицо слуги было абсолютно серьёзным.
— Я принимаю приглашение, — согласился, чтобы не привлекать излишнего внимания и поскорее уйти подальше от глаз бдительного служаки закона и порядка.
— Следуйте за мной, — склонился в полупоклоне слуга и направился к вагону первого класса.
Мне ничего не оставалось, как последовать за ним, по пути гадая, зачем это я понадобился княгине…
***
Зинаида Николаевна оперлась локтем на столик в гостиной своего просторного двухкомнатного купе и приказала верному Никанору слегка приоткрыть занавеску. Слуга тут же ринулся выполнять приказание хозяйки, но был остановлен на полпути:
— Постой! Сначала подай мне бокал белого вина.
Приказ или желание хозяйки, что было в общем-то однозначно, исполнялись мгновенно. Ни о каком открытии занавеси и речи быть не могло, в первую очередь следовало наполнить пузатый бокал и подать хозяйке на расписном блюде с нарезанными ломтиками французского сыра.
— А теперь можешь приоткрыть, — Зинаида Николаевна вспомнила о первоначальном приказе. Она не сомневалась, что смотреть там, за окном, не на что.
Тот же мрачный зимний пейзаж, который она изволила лицезреть на протяжении всех этих дней и который предстояло наблюдать до самого Петербурга. Станционные строения, здание вокзала, покрытое серой угольной копотью, которую ни изматывающие душу осенние дожди, ни зимний снег так и не смогли смыть. Лишь развели на кирпичных стенах грязные потёки, и теперь они причудливыми косами спускались от крыш до самой земли. Ну и на что тут смотреть? Что она не видела? Грязь? Фу!
Но и убранство собственного роскошного купе тоже успело надоесть, приесться в своей вынужденной замкнутости. Это ей-то, привыкшей к просторным залам дворцов, к зелени лужаек и роскоши зимних садов и вынужденной теперь, в эту мрачную, навевающую тоску зимнюю пору, возвращаться в столицу по просьбе своей давней подруги, Великой Княгини Елисаветы Фёдоровны.
Супруге Великого Князя, вышедшей замуж за брата императора, княгиня Юсупова не могла отказать.
Она устала от этого затянувшегося путешествия. Париж, Берлин, Варшава, со всеми этими промежуточными незапоминающимися названиями нагоняли хандру, и теперь она с тоской смотрела на суетящихся на перроне людей, завидовала им, ведь для них нудное путешествие ещё не началось, и все его прелести и ужасы только ожидали несчастных путешественников.
Зинаида Николаевна вздохнула и ловивший каждое её слово, каждый жест старый преданный слуга замер в готовности выполнить волю хозяйки
Между тем взгляд княгини мельком скользил по виденным не один раз однотипным зданиям вокзальных строений. Ну а если которое из них и отличалось от десятков точно таких же, то лишь мелочами.
По большому счёту можно было сказать, что все они были разными — одни деревянные, другие каменные, одноэтажные и двухэтажные. Но Елизавете Николаевне такие подробности были неинтересны, вокзал он и есть вокзал, и не о чем тут говорить.
Пригубив содержимое бокала, Юсупова поморщилась, вино оказалось тёплым сверх меры и оттого невкусным. И даже ломтик пряного сыра не смог перебить это ужасное послевкусие. А ведь раньше она с удовольствием пила это вино и даже приказала закупить в дорогу некоторое количество так понравившегося ей в Париже напитка.
Она в раздражении отставила бокал и уже собиралась отдать Никанору другое распоряжение, как одна из фигур на перроне вдруг привлекла её внимание. Елизавета Николаевна заинтересовалась и даже наклонилась ближе к окну, всматриваясь в лицо стоящего чуть в стороне от окон её купе человека. Отчего-то оно показалось ей знакомым. И больше того, она была почти уверена, что не показалось, а это он и есть, известный не только в Петербурге изобретатель и авиатор, но и во всей Европе. Даже в Париже она неоднократно видела газетные портреты с его изображением. Правда, портреты эти были нарисованными и почти не передавали какого-либо реального сходства с оригиналом. И княгиня это знала точно, ведь и сама в своё время не удержалась от соблазна и несколько поддалась всеобщему увлечению воздухоплаванием и даже втайне от своего мужа поднималась в воздух на воздушном шаре. Любезный Александр Матвеевич Кованько тогда долго сопротивлялся, но, в конце концов, поддался на уговоры первой красавицы столицы и лично продемонстрировал ей все прелести и ужасы этого полёта. Признаться, было страшно, и первые минуты полёта у неё отчаянно кружилась голова. Вдобавок предательски подгибались колени. А если уж оставаться честной с самой собой, то она тогда чудесным образом удержалась от того, чтобы не поменять штанишки.
Зато сколько было восторга, когда она освоилась в просторной корзине и сумела пересилить свои страхи, выглянуть из-за высокого борта. Какие просторы ей открылись! Какая волшебная красота! Сколько прошло с той поры времени, но стоило только прикрыть глаза, и она снова явственно видела перед собой тонущий в утренней дымке горизонт и маленькие игрушечные домики далеко внизу.
Подполковник Кованько тогда всё что-то рассказывал ей, показывая куда-то затянутой в перчатку рукой, и она послушно смотрела туда, и даже сумела рассмотреть Неву и Зимний дворец с Исаакием. А от Спаса на Крови глаз невозможно было оторвать, настолько прекрасен был собор в лучах восходящего солнца.
И всё было хорошо, пока не начался этот ужасный спуск. Мало того, что она оконфузилась перед Александром Матвеевичем, и содержимое желудка самым неприличным образом вырвалось на свободу, так ещё и визжала от ужаса и
