Красное на красном - Вера Викторовна Камша
– Разрубленный Змей, – благоговейно прошептал Валентин, – всё как при Карле Третьем Разумном!
– Это есть большой здорово, – выдохнул Йоганн, – та-та, я хотел жать руку, вешавшую этот хроссе потекс![69]
Норберт резко оборвал братца, и Ричард, немного освоивший торское наречие, понял – умный близнец почитает за благо не знать, кто надругался над капитанским костюмом. Шутка вышла отменной, но ее конец мог оказаться далеко не столь весел. Ричард не сомневался в том, чья это выходка. Паоло! Унары растерянно глядели друг на друга – до них начинало доходить, что их товарищ, кем бы он ни был, заигрался. Анатоль, глянув вверх, испуганно шепнул:
– Это не я!
– И не я, – прогудел Карл.
– Еще бы, – скривился Северин, – ты и на стул-то не влезешь, куда уж на потолок. Тут орудовал отменный гимнаст.
– И, похоже, не один, – заметил Эстебан. – Любопытно, что предпримет господин капитан?
– Наденет другие панталоны, – пожал плечами Альберто. – Полагаю, они у него имеются.
Кэналлиец не ошибся – ворвавшийся минуту спустя в трапезную капитан был полностью одет. Как и положено свинье, он и не подумал взглянуть вверх и, подступив к примолкшим унарам вплотную, проревел:
– У меня завелся вор! Сегодня после обеда он меня обокрал! Здесь! Но я выведу его на чистую воду! Кража орденской цепи – это измена! Никто отсюда не выйдет, слышите вы! Никто! Я лично обыщу ваши комнаты… Я знаю, кто здесь ненавидит меня и короля. Дурная кровь! Я поймаю вора, не будь я капитан Арамона!
Суза-Муза мог гордиться – удивительное капитаново долготерпение лопнуло с громчайшим треском. Арнольд топал ногами, брызгал слюной и вопил как резаный, изрыгая заковыристые угрозы и проклятия. Беснующийся краснорожий толстяк прямо-таки просился на вывеску торговца пиявками или пробавляющегося кровопусканиями лекаря, но застывшим в строю «жеребятам» было не до смеха. Все понимали, что на сей раз начальник просто так не уймется, тем паче отец Герман куда-то запропастился, а в отсутствие олларианца Арамона расцветал пышным цветом.
Наоравшись вволю и несколько осипнув, Арамона в последний раз пригрозил виновнику Занхой[70] и иссяк. Стало тихо и мертво, всеобщему оцепенению не поддались лишь огонь в камине, часы с маятником и Арамоновы штаны, продолжавшие неторопливо кружиться над головой все еще не подозревающего об их присутствии хозяина. Капитан шумно дышал, свирепо вращал налитыми кровью глазами и только что не рыл сапогами каменный пол. Все завершилось пушечным чихом. Переведя дух, Свин расставил пошире ноги и ткнул пальцем в сторону несчастного Луиджи:
– Вы! Отвечайте, что вам известно о краже?
Маленький унар захлопал длинными ресницами, закатил глаза и пискнул:
– Там!
– Прекратить! – Хриплый капитанский бас перешел в какое-то кукареканье, а испепеленный начальственным взглядом Луиджи сжался и стал еще мельче. – Это ересь! Вы посягнули не только на меня и короля, но и на Создателя, и вы поплатитесь за это! Унар Арно, что вы знаете о преступнике?
– О преступнике, господин Арамона, я не знаю ничего, – Арно говорил спокойно, хотя губы у него побелели, – но унар Луиджи прав. Пропавшие вещи находятся наверху. Пусть господин капитан посмотрит на крюк от лампы…
Господин капитан посмотрел, и лишь сейчас унары до конца осознали, на что способно их начальство. Все предыдущие вопли не шли ни в какое сравнение с тем, что исторглось из капитанской пасти при виде утраченного было имущества. Забыв, что выше головы не прыгнешь, Свин совершил невероятный для подобной туши бросок, но цель оказалась недостижимой, а сам Арнольд, приземляясь, проделал столь потрясающий пируэт, что толстый Карл не выдержал и расхохотался. Бедняга в ужасе зажал себе рот ладошкой – не помогло. Страх и напряжение выплеснулись в диком хохоте, который оказался заразным. Второй жертвой пал Йоганн, третьей – Паоло; не прошло и минуты, как ржали уже все «жеребята». Окончательно потерявший голову Арамона выхватил шпагу и замахал ею, но как-то по-бабьи.
Кто-то из унаров засвистел, кто-то хрюкнул, кто-то заорал. Строй смешался в визжащий и орущий ком, но потерявшему остатки разума Арамоне было не до подопечных. Не отрывая остекленевшего взгляда от издевательски кружащихся панталон, господин капитан под улюлюканье унаров и собственные хриплые вопли отплясывал какой-то безумный танец, остервенело размахивая шпагой и совершая уж вовсе странные движения, вроде полупоклонов, притопываний и резких поворотов.
– У-лю-лю! – по-охотничьи взвыл кто-то из унаров. – Ату его!
– Живьем, живьем брать!
– Вперед, они не уйдут!
– Догнать и…
– Съесть!..
– Съесть! Съесть! Съесть!!!
– На штурм!
– За Талиг и кровь Олларов!
– В атаку! Бей!
– Коли́!
Охватившее трапезную сумасшествие прервали притащившие лестницу слуги. Арамона, шумно дыша, плюхнулся на ближайший стул, так и не выпустив шпаги. Унары, пряча стремительно гаснущие смешки, торопливо занимали места в строю. Капитан сосредоточенно разглядывал свои черные с белыми отворотами сапоги. Между начальником и «жеребятами» суетились слуги с лестницей. Увы, танкредианцы любили высокие потолки. Снять злополучные панталоны могли лишь два очень высоких и ловких человека, если б один встал на верхнюю ступеньку, а второй взобрался ему на плечи. Пришлось громоздить друг на друга два стола и здоровенный, окованный железом сундук, на который и водрузили лестницу.
Видимо, высшие силы приняли сторону Арамоны, потому что сооружение выдержало. Достойный предмет капитанского гардероба был снят и с поклоном возвращен законному владельцу, каковой с рычанием, показавшимся жалким эхом предыдущего рева, отшвырнул его от себя. Набитые каким-то тряпьем панталоны, скользнув по гладкому полу, отлетели к камину, где и замерли, производя жуткое впечатление: в багровых отсветах казалось, что у огня в луже крови лежит часть человеческого туловища.
Слуги разобрали пирамиду и тихо, как и положено мышам, исчезли. Арамона сидел, унары стояли. Суета сменилась леденящей неподвижностью, стрелки часов и те, казалось, примерзли к циферблату. В трапезной повисла такая тишина, что стук маятника бил по ушам, как конский топот в ночи.
Дверь отворилась, когда молчание и неподвижность стали невыносимыми. Черно-белый «мышонок» просеменил к господину капитану и что-то прошептал. Господин капитан вздрогнул и склонил ухо ко рту слуги; в круглых глазах мелькнуло подобие мысли. Более того, эта мысль была весьма приятной, так как угрожающий оскал сменился ухмылочкой, сулящей куда большие неприятности, чем самая зверская из имевшихся в арсенале Арамоны гримас.
Свин молчал, но изучившие свое начальство «жеребята» не сомневались – он упивается будущим триумфом. На душе у Дика стало тоскливо. Пусть Паоло четырежды кэналлиец, но у него хватило пороха объявить мерзавцу войну. Они все раз за
