Дэн Ченслор - Разрушенное святилище
— Я рад, что ты согласился сопровождать меня, Конан, — молвил Трибун. — Это древняя традиция Валлардии. Перед великой войной правитель должен предстать перед людьми вместе со знаменитым героем или святым… Ты станешь талисманом, символом удачи, которого ждет народ.
Высокая лестница вела их к вершине дворцовой башни.
Черные ступени вздрагивали под ногами идущих, вспыхивали раскаленным всполохом света, и волна алого сияния уходила в стороны, тая в высоких стенах.
— Еще раз хочу извиниться перед тобой за то, что не смог предложить пост военного советника, который ты, без всякого сомнения, заслуживаешь. Но Терранд не простил бы этого ни мне, ни тебе…
Почетный караул, обычно сопровождавший Трибуна, остался внизу. Даже самым доверенным воинам было запрещено приближаться к Цестерце. Честно говоря, Ортегиан был бы рад и вовсе избавиться от эскорта. Тогда, на приеме в честь иноземных гостей, он лишний раз доказал всем, что в состоянии владеть мечом не хуже, а то и лучше других воинов.
Но и здесь новый правитель срывал сладкие плоды с горького древа ошибок своего предшественника. Отшельник слишком приблизился к народу. Он выходил к людям, словно простой смертный, а не как наместник Радгуля-Йоро на земле, — и, как обычно бывает в жизни, получил именно то, чего хотел добиться. Это и стало причиной его падения.
Постепенно народ переставал испытывать к нему тот благоговейный трепет, который вызывали у простых людей короли Валлардии. Да, многие мечтали о свободе, но никто, положа руку на сердце, не знал, что это такое. Людям хотелось, чтобы кто-то по-прежнему руководил ими, решал за них, отвечал за несчастья и неудачи, которых не избежать.
Фогаррид не мог, да и не хотел исполнять эту роль. День за днем он терял ту невидимую ауру, которая окружает лидера и делает его таковым.
Ортегиан понимал, что не может позволить себе допустить такую ошибку, — поэтому окружал себя внешними призраками величия, которые презирал сам и считал ничтожными.
Одним из них была Цестерца — летающая платформа, ждавшая их в дворцовой башне.
— Люди до сих пор верят, что только потомок Оззрика может коснуться ее и не умереть, — заметил правитель. — И подчинится она не всем из них. Лишь тому, в ком ощутит силу и величие древнего короля.
Он посмотрел на свои руки.
— Стоило мне дотронуться, как она взмыла в воздух. Стоит ли говорить, после этого народ полюбил меня еще больше… Для них это было знаком, что я достоин сесть на трон валлардийских монархов. Бедные глупцы, они не подозревают — каждый из них способен оседлать Цестерцу. Она готова служить тем, кто достаточно храбр или безумен. Ко мне, скорее, относится последнее…
Холодный ветер ударил в лицо Конана, заставив прищурить глаза.
Они оказались на вершине одной из башен.
— Время от времени, я летаю над городом, — пояснил Трибун. — Сомнительное удовольствие, признаюсь, — постоянно боюсь упасть.
Ортегиан усмехнулся.
— Не самые подходящие мысли для человека, который парит над людьми, словно бог? Иногда я спрашиваю себя — боится ли Радгуль-Йоро… И если да, то чего.
Ноги Конана скрипнули на обломках камня.
— Вот, рассуждаю тут о богах, а сам стану сейчас метельщиком, — заметил Трибун.
В первый момент киммериец подумал, что собеседник шутит.
Ортегиан сложил руки на груди, медленно воспарив над каменным полом. Его глаза наполовину закрылись и приобрели далекое, отсутствующее выражение, — как в те моменты, когда он фехтовал с новобранцами.
Маленькие вихри взметнулись на серых плитах. Они подхватывали лежавшую на полу пыль, играли с маленькими каменными осколками, поднимали ввысь и, смешивая, превращали в темное облако. Копан видел такие в Челпашской пустыне — но те, в сотни раз больше, были созданы природой или капризом богов, а не волей человека.
— Слуг сюда не пускают, — пояснил Ортегиан. — Считается, будто они недостойны даже взглянуть на Цестерцу. На самом деле, настоящая причина в другом, — кому-нибудь непременно захочется дотронуться до летающей плиты, несмотря на зловещее предание. Или же это произойдет случайно. Тогда легенде конец, а вместе с ней и мифу об избранности короля.
Кружащиеся потоки воздуха поднимались все выше, унося с собой пыль и обломки камня. Добравшись до края башни, темное облако начало снижаться, пока не скрылось из глаз.
— Там, чуть ниже, небольшой балкон, куда никто не выходит.
Трибун отряхнул руки, словно выносил мусор именно ими, а не усилием разума.
— Неприятно, конечно. Все это придется заметать одной из горничных. Не люблю оставлять начатое на полдороги, но другого выхода нет…
Они зашагали дальше, по небольшому каменному мостику, соединявшему две башни.
— Раньше здесь убирались рабы, — пояснил Ортегиан. — Потом их убивали. К счастью, Фогаррид успел отменить рабство. Оно и так стоило Валлардии слишком дорого. Наши угодья заброшены, горожане нищают. Невольники трудились плохо, да у них и не было причин стараться. А мой любимый народ вообще разучился брать в руки что-нибудь, кроме куска хлеба да кубка вина…
Конан понял, о чем умолчал его собеседник. Если бы отшельник не издал такого указа, это пришлось бы сделать его преемнику. А такой шаг, без сомнения, сильно разочаровал многих землевладельцев и других богачей.
Трибун разгадал мысли Конана.
— Самим рабам, впрочем, тоже пришлось несладко, — произнес он, словно в ответ на невысказанные слова киммерийца. — Как ни парадоксально, но они тоже разучились работать. Одно дело, трудиться из-под палки, и совсем иное — найти в себе силы, чтобы терпеть те же лишения, но уже по доброй воле. Свобода — великое испытание, друг мой, и мало кто способен его пройти.
На их пути попалось несколько камешков, и Трибун отправил их вниз.
— Когда ни поднимусь, такое впечатление, словно и не убирал в прошлый раз, — пробормотал он. — О чем мы говорили? Ах да. Знаешь, я не раз слышал о том, что освобожденные сами приходили к своим прежним хозяевам и просили снова забрать их в рабство.
Тяжелая бронзовая дверь закрывала вход во вторую башню. Попасть сюда можно было только через узкий каменный мостик, по которому только что проследовали Конан и его спутник. Птица Харгред, выкованная кузнецом на широких створках, щерила клыкастый клюв и распахивала крылья, похожие на листья проклятого черного луба.
Широкая площадка открывалась перед порогом, и Трибун, прежде чем подойти к замку, привычным движением смахнул с нее пыль и обломки камня.
— Дворец крошится, — деловито сообщил он, словно они пришли осмотреть, амбар с квашеной капустой, а не собирались взойти на летающую Цестерцу. — Я сотни раз говорил Гроциусу, что это от защитных заклинаний. Кой прок в магической броне, если из-за нее на нас однажды потолок свалится? Но он не желает слушать…
