Екатерина Соболь - Короли будущего
– Привет, Злыдень! Что у нас сегодня на обед?
– Надеюсь, сырные пирожки!
– Ха! Как будто ты помнишь, какие они на вкус!
– Да я скорее жену забуду, чем их!
Все опять засмеялись, но их перебил надтреснутый мрачный голос:
– Сколько вам повторять, у меня имя есть! Для вас я господин Стоун!
– Ясно, Злыдень! – гаркнул зубастый.
Генри уже узнавал его голос не глядя.
– Позорите меня перед новым заключенным, авторитет мой заранее гробите. Я вам это еще припомню! – заворчал господин Стоун и наконец подошел к Генри.
Это был человек с невероятно узкими, будто завернутыми внутрь плечами, и лицом, очень подходящим к прозвищу. В руках он держал поднос, уставленный щербатыми глиняными мисками, одну из которых протолкнул между прутьями в камеру Генри.
– Давай, приступай, – угрюмо бросил он. – Персиков у нас нет, а это чтобы съел. Если сдохнешь, скажут, я уморил, а мне это надо? Я потомственный надзиратель, свое дело знаю.
– Злыдень, я не ослышался? Ты сказал «персики»? – весело перебил зубастый. – Ну может, хоть один завалялся?
– Ага, ворюга, конечно, – буркнул Злыдень, распихивая остальные миски по камерам. – Может, тебе еще отбивную телячью?
– Ладно уж, так и быть, неси, – великодушно ответил зубастый.
В ответ он получил еще одну порцию ворчания, потом дверь захлопнулась, и воцарилась тишина, нарушаемая только бодрым стуком ложек о миски.
– Эй, новенький, – позвал Лось. – Ты, может, такое и не ешь, а только не дело, чтоб еда пропадала. Мне сойдет, я вечно голодный. Запусти мне миску по полу, я поймаю.
Лось через прутья протянул руку в его сторону, но Генри даже не пошевелился. Зачем делать кому-то что-то хорошее, если все заканчивается вот так? Лось снова попросил, и Генри, путаясь в железной цепи, перевернулся на другой бок, чтобы на него не смотреть.
Больше с ним никто не заговаривал.
К ночи боль, усталость и голод переступили порог, за которым заканчивается безразличие и начинается ярость. Генри даже сумел подняться, доплестись до узкой койки и натянуть на себя тонкое одеяло. Больше всего он боялся, что цепь не дотянется до кровати, но, видимо, те, кто посадил его сюда, были не такими уж живодерами, – длины цепи хватало, чтобы он мог свободно перемещаться по своему закутку. Если, конечно, захочет.
Генри вытянулся на кровати и опять попытался заснуть в безумной надежде, что, проснувшись, окажется где-нибудь в другом месте. Безопасном. Не таком страшном. В доме Тиса, например.
Стоп. Дом Тиса. Генри распахнул глаза. Дом ведь теперь принадлежит ему, и он может туда попасть в любой момент! Генри сосредоточился, изо всех сил представил дом среди облаков, и…
И ничего не произошло. Он попытался еще раз, по очереди воображая то прихожую, то спальню с алыми стенами, то гостиную с пестрыми креслами. Ничего. И он понял: судя по мощным стенам, эту тюрьму построили давным-давно, во времена, когда волшебство было еще сильно. А значит, она наверняка защищена от попыток сбежать с помощью волшебства. Генри не стал об этом слишком долго горевать – ничего, выберется по-другому. Мысль о том, чтобы дожидаться утра в этом месте, казалась ему просто безумной, он очнулся и не мог больше оставаться здесь ни секунды. Генри повел локтями, проверяя, насколько крепко затянут ремень на запястьях. Следующие пять минут он пытался вывернуть руки из железной хватки, но ничего не вышло, только цепь противно звякала об пол, кто-то сонно крикнул: «Да утихомирься ты, нашел время бренчать!» – и затих. Тогда Генри попытался вырвать из стены кольцо, загремев еще громче, так что на него спросонья накричали еще трое, но скоро понял: нет, это тоже бесполезно. Ну ладно, тогда остается еще один способ. Тот, что выручал его всегда. Если удастся стащить хоть одну перчатку…
Он так увлекся, что не сразу заметил того, кто сидел теперь прямо за решеткой его камеры. Генри замер. Он сразу понял, кто это, посидел, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, и только потом поднял голову.
Барс глядел на Генри сквозь прутья, обернув хвост вокруг лап. Шерсть его сияла, отражая лунный свет, и Генри чуть не заплакал от облегчения. Барс его вытащит отсюда. Он увидел, как ему плохо, и пришел. И тут Барс заговорил, как обычно не открывая рта. Голос исходил откуда-то из глубин его звериного тела.
– Сивард отдал тебе остаток своих сил, – произнес он. Его широкая неподвижная морда чуть склонилась набок. – Их было не так много.
– Что? – растерялся Генри. Он ждал совсем не этого – желательно открытой двери и упавшей цепи.
– Теперь ты можешь спокойно прожить остаток жизни. Голос твоего дара умолк и не мучает тебя. Но это не навсегда. Думаю, Сивард и сам не знал этого, но я знаю, – сказал Барс, и взгляд его круглых глаз стал печальным. – Благодаря Сиварду ты можешь без последствий воспользоваться даром только три раза. Потом все вернется к тому, чем было, и ты снова почувствуешь на себе власть огня.
– Я использовал дар, чтобы снять с Джетта метку Освальда. И еще раз – чтобы сжечь прилавки, – медленно произнес Генри. Он все понял. – И если я уничтожу эту цепь… Это будет уже третий раз, а потом…
Его передернуло. Голос в голове, постоянный жар, ожог у любого, кто коснется его голой кожи, – все это вернется.
– Ты можешь открыть дверь? – без голоса спросил Генри.
– Я могу все. А ты – нет. Ты человек, Генри. И поверь, ты не первый избранный в истории этой земли. – От глухого, хрипловатого голоса у Генри мурашки по спине поползли. – Для разных целей в разные времена я выбирал разных людей. И знаешь, что сгубило добрую половину из них?
– Враги? – еле слышно спросил Генри. Его начало трясти.
– Нет. Уверенность в том, что они теперь выше других. Как только человек решает, что раз и навсегда прав, он проигрывает.
Генри сжал зубы. Из всей этой речи он понял только одно.
– Ты не собираешься освобождать меня, верно? – выдавил он. – Ты просто пришел сказать, что я могу либо выбраться отсюда с помощью дара, но снова превратиться в чудовище, либо навсегда остаться здесь, но нормальным?
Барс неспешно кивнул, и Генри захлестнуло таким гневом, что руки задрожали.
– Тогда проваливай отсюда. Это ты меня во все это втянул, и что теперь, доволен? Проваливай! – Он крикнул это так громко, что, кажется, перебудил всех заключенных, но ему было все равно.
– Чего орешь? Новенький, ты что, больной? – заворчали отовсюду.
– А вы что, слепые? – огрызнулся Генри.
Они что, правда не видят огромного сияющего зверя посреди коридора? Он сердито обернулся, но Барс уже исчез.
И Генри без сил упал на кровать, свернувшись так, что голова уткнулась в колени. Уничтожить цепь – или смириться с тем, что он никогда не выйдет отсюда. Никто ему не поможет, теперь он сам за себя. В ушах у него сразу зазвенел голос отца: «Тут и думать нечего! Выйди и отомсти всем, кто тебя обидел!» Генри вдруг понял: с тех пор, как Барс тут побывал, наручники уже не так крепко прижимают перчатки к ладоням. Если постараться, он сможет освободить руку, уничтожить цепь, уничтожить дверь, стены, выйти отсюда, и… Генри внезапно понял, что, пока думал об этом, наполовину вытащил ладонь из перчатки, хотя еще полчаса назад это казалось невозможным. Несколько минут он лежал, широко раскрытыми глазами глядя в подсвеченную луной полутьму, а потом медленно вдел руку обратно.
Он лежал так до рассвета. Темнота побледнела, потом налилась солнечным светом, луч медленно двигался по полу, пришел Злыдень с утренней кормежкой, втолкнул Генри в камеру миску с чем-то неаппетитным. Лось опять попросил ее, Генри опять не двинулся. Сил у него хватало только на то, чтобы моргать, глядя прямо перед собой. Больше он не пытался освободить руки, потому что боялся, что ему это удастся. С ним заговаривали все реже, потом перестали совсем. Где-то за стеной постоянно раздавался монотонный железный стук, унылый, как весь этот день. Луч света из окна тянулся все дальше к противоположной стене, пока не иссяк. И тогда Генри закрыл глаза, думая о том, что, наверное, недолго тут продержится. В этой мысли было даже что-то успокаивающее. С ней он и заснул. А очнулся от шума.
– Вот сюда его тащите! – командовал Злыдень.
– Нет, ну почему сюда? – искренне удивился кто-то. – Мне вон та камера гораздо больше нравится. Такая уютная.
– О, еще новенький! Вот это неделька! – воскликнул зубастый.
А Генри ничего не сказал. Он уже понял: у него начинается бред, иначе с чего голос нового заключенного кажется ему таким знакомым?
– Поговори тут у меня! – огрызнулся Злыдень. – Куда велят, туда и сядешь.
– Конечно, господин, все будет, как скажете. Но можно мне все-таки вон в ту камеру? Уверен, оттуда лучший вид. Вам ведь не жалко? Я вижу, вы славный, добрый человек, – убежденно сказал новоприбывший.
– Брось, новенький, кого уговариваешь! – крикнул Лось. – Он же Злыдень, такой номер не пройдет.
– А вот и пройдет, – буркнул Злыдень. – Достали со своим прозвищем, а этот уродец самую мою душу углядел! Ладно, уговорил. Тащите его, куда он сказал.
