Терновая цепь - Кассандра Клэр
– Грейс, – повторил он. – У меня нет ни малейшего желания провести хотя бы минуту в ее обществе. Она мне отвратительна. Я готов на все что угодно, лишь бы никогда в жизни больше не встречаться с ней. Корделия, Эффи рассказала мне о том, что ты видела…
– Ясно, – перебила она. Девушка испытала странное чувство, как будто парила высоко над полом и смотрела на себя со стороны. Рядом тяжело, как загнанный зверь, дышал Мэтью. Корделия продолжала: – В тот вечер мне не показалось, что она тебе отвратительна, Джеймс. Ты обнял ее и сказал…
– Я помню, что я сказал.
– Это было в тот вечер, когда я уехала в Париж, – воскликнула Корделия, – в тот самый вечер! И теперь ты смеешь уверять меня, что хотел последовать за мной?
Когда Джеймс заговорил, его голос был хриплым, мрачным и горьким, как воздух в царстве Велиала.
– Я примчался сразу, как только смог. Я хотел видеть вас обоих. Я подумал, что если я все объясню вам…
– Джеймс, – вмешался Мэтью. Его голос дрогнул. – Ты же не любишь ее.
– Я был полным идиотом, – вздохнул Джеймс. – Я готов это признать. Я ошибался насчет собственных чувств. Я ошибался насчет нашего брака. Я не считал его настоящим, но он был настоящим. Это самое реальное, что было у меня в жизни. – Он посмотрел Корделии в лицо. – Я хочу исправить свои ошибки, собрать и склеить осколки, вернуть все, что было. Я хочу…
– А тебе не приходило в голову задуматься о том, чего я хочу? – И Корделия сильнее сжала руку Мэтью. – Тебе, наверное, кажется, что я уже забыла, как на всех балах и вечерах ты смотрел только на Грейс, не обращая внимания на меня! Что ты целовался с ней уже после нашей свадьбы! Если я оскорбила тебя, уехав в Париж с Мэтью, что ж, мне жаль. Но я не думала, что мои поступки так интересуют тебя.
– Ты не думала, что твои поступки интересуют меня, – повторил Джеймс и взглянул на бутылку, которую по-прежнему держал в руках. – Знаете, я сижу здесь уже несколько часов. Я решил было выпить этой дряни, подумал, что это придаст мне храбрости, но на вкус она хуже самого смертоносного яда. Мне удалось сделать лишь один глоток. Как ты можешь вливать это в себя, Мэт, я не представляю.
Он поставил полупустую бутылку на стол, и Корделия только в этот момент заметила зеленую этикетку с белыми буквами: ABSINTHE BLANQUI.
Мэтью не шевелился.
– Это не его бутылка, – возразила Корделия.
Джеймс удивленно приподнял брови.
– Я взял абсент в его спальне…
«Нет», – мысленно произнесла Корделия. Джеймс, по-видимому, все еще не понимал, что происходит.
– Ты заходил в мою спальню? – прошипел Мэтью, и после этих слов надежда на то, что произошла какая-то ошибка, что алкоголь не принадлежит Мэтью, окончательно покинула ее.
– Я искал тебя, – объяснил Джеймс. – Я увидел абсент и шерри-бренди – наверное, надо было взять ликер, но, видно, я плохо разбираюсь в крепких напитках. Я… – Он взглянул на Мэтью, белого как полотно, потом на Корделию, и нахмурился. – В чем дело?
Корделия вспомнила вкус губ Мэтью, когда они целовались на мосту. Сладкий, как леденец… Шерри-бренди. Девушка выпустила руку Мэтью, прижала ладони к груди, сплела пальцы, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Какой же она была дурочкой! Дурочкой, которую жизнь и смерть отца ничему не научили.
Она могла бы сейчас наброситься на Мэтью с упреками, накричать на него, назвать лжецом в присутствии Джеймса. Но он выглядел таким ошеломленным и несчастным. Мэтью стоял неподвижно, уставившись в одну точку, и только мускул подергивался у него на лице.
– Мне не следовало появляться здесь, – заговорил Джеймс, переводя взгляд с друга на жену.
В его глазах Корделия видела гнев, любовь, надежду и отчаяние. Она ощутила желание ободрить, утешить его и тут же возненавидела себя за это.
– Корделия, скажи мне, чего ты хочешь. Если ты хочешь быть с Мэтью, я уйду… исчезну из твоей жизни. Я не желаю причинять боль ни тебе, ни ему…
– Ты же знал, – прошептал Мэтью. – Я написал тебе в письме, что люблю Корделию. И вот ты являешься сюда, словно какой-то темный ангел, Джейми, говоришь Корделии, что она внезапно заинтересовала тебя как женщина…
– Ты написал только о том, что ты чувствуешь, – проговорил Джеймс, и его лицо покрыла смертельная бледность. – Мне нужно, чтобы Корделия сама сказала, с кем она предпочитает быть.
– Во имя Ангела, – застонал Мэтью, откинув голову назад. – Для меня нет и не будет избавления, да? Ничего хорошего в жизни, никогда…
– Прекратите.
Корделия вдруг почувствовала страшную усталость. Такая же, подобная морской волне, иногда накатывала на нее после сражения; ее как будто увлекало в морскую пучину, и она безвольно опускалась на дно, будучи не в состоянии сопротивляться.
– Я не желаю становиться причиной ссоры между вами двоими. Этого не будет. Если у вас появились какие-то разногласия, улаживайте их сами. А я пойду укладывать чемодан и завтра возвращаюсь в Лондон. Жаль, что ты проделал такой утомительный путь напрасно, Джеймс. Мэтью, мне тоже жаль… что я поехала с тобой в Париж. Это была ошибка. Доброй ночи.
Когда она закрывала за собой дверь спальни, из гостиной донесся голос Мэтью. Она никогда не слышала, чтобы тот говорил с такой горечью и злобой.
– Будь ты проклят, Джеймс.
Через несколько секунд хлопнула дверь номера. Мэтью ушел.
Джеймсу потребовалось минут пять или десять для того, чтобы набраться храбрости и постучать в дверь Корделии.
Он без особого труда разузнал у портье, в каком номере живут Мэтью и Корделия, сказав, что у него имеется сообщение. Поднялся на лифте, изобразил на двери Открывающую руну и принялся ходить по комнатам, искать их.
Сначала он зашел в спальню Мэтью; тот даже не попытался спрятать бутылки из-под бренди и абсента – большинство пустых, несколько початых. Они выстроились на подоконнике, словно зеленые стеклянные часовые. Повсюду, на спинках стульев, на полу, валялась небрежно брошенная одежда, мятые жилеты, гетры.
В комнате Корделии он провел всего минуту. В воздухе еще витал запах ее духов, косметики: пряности и жасмин. Воспоминания, вызванные этим сладким ароматом, были слишком свежими, слишком болезненными, и Джеймс сбежал в гостиную с одной из зеленых бутылок Мэтью, но не смог заставить себя выпить и рюмки. Горький напиток обжигал ему горло.
Он вспомнил облегчение, испытанное после того,
