За что убивают Учителей - Наталья Сергеевна Корнева
Чья-то рука, помедлив, стягивает с лица широкую повязку, – чтобы тут же яростно хлынул свет. Всего лишь неяркий, слабый свет чадящих светильников, но на несколько долгих мгновений он полностью ослеплен этими жалкими крохами сияния. Привыкшие ко тьме глаза смаргивают поволоку и близоруко щурятся, с трудом настраивая фокус. Наконец из муторно плывущих перед взором разномастных пятен и концентрических кругов начинает складываться реальность. Противоестественная, напоминающая абсурдный сон.
Над ним склоняется человек.
Возраст его сложно определить: безупречная молодость вступает в противоречие с глубоким взглядом и излишне уверенным выражением лица, которое дарует власть. Военная выправка с головой выдает многоопытного бойца, а характерного кроя жреческие одеяния угольно-черного цвета говорят о высоком положении. Определенно, перед ним мужчина в полудне своей силы: та разливается вокруг вольготно, как река в половодье.
После тьмы неподвижных вод небытия свет пламени по-прежнему кажется слишком ярким и делает сцену необыкновенно четкой и выразительной. Статусные одеяния угольно-черного цвета – как вам такое! Ну нет же, ну невозможно. Так не бывает. Кем бы он ни был прежде, а рассудок его, вероятно, в серьезном расстройстве, а может, что-то не то со зрением.
– Ты похож на жреца, но… к какому храму ты принадлежишь?
И какого цвета на самом деле эти броские одежды, хотел бы он знать. Темный узорчатый шелк, окутывающий незнакомца, как грозовые облака.
– Мессир не помнит меня?
О небожители… а похоже, будто помнит?
Еще раз напряженно вглядывается он в нависающего над ним мужчину.
Тот так же напряженно смотрит в ответ, словно пытается высмотреть самую душу, все еще спящую где-то на илистом дне. Но безуспешно: его глаза – матово-темное зеркало ночных вод, в них отражается, должно быть, только собственное заметно побледневшее лицо мужчины. Совершенно прямые волосы положенной иерарху приличной длины оттенком напоминают рыжую медь, чуть присыпанную пеплом. Внимательные глаза, по-южному чуть раскосые, отливают золотом и густо подведены черным, ногти покрашены в тот же непотребный цвет. В руке массивный жреческий жезл с витым навершием, используемый в ритуалах. Шипастая диадема, по особому случаю надетая вместо традиционной повязки, гордо венчает чело. В левом ухе красуется вытянутой формы серьга из черненого металла с ярким каплевидным агатом.
– Э… Элиар?
Сильно же изменился он с тех пор, как они виделись в последний раз. Когда это было, проклятье, когда же?
– Да. – Настороженно глядящие сверху вниз глаза будто потеплели. – Верно, таково имя, что вы дали мне когда-то в ученичестве.
Элиар – «Подобный цветущему пиону» на старом языке ли-ан. Пионы – само воплощение красоты и изысканности. Говорят, если умереть под ароматными цветами пиона, небожители не позволят телу истлеть в земле и заберут его на небеса, в благословенное Надмирье. Поэтично, уж этого не отнять, но больше под стать какому-нибудь нежному, слащавому мальчику, а не этому великолепному образчику силы и мужского достоинства. Каким дураком нужно быть, чтобы давать людям столь неподходящие цветочные имена?
С другой стороны, пышный алый пион – официальный цветок Триумфаторов, вдруг вспоминает он. Испокон веку Пионовый престол – символ незыблемости священной власти, дарованной небожителями.
Бесцельно блуждающий взгляд вдруг натыкается на большое круглое окно, расположенное высоко над входными дверями. Должно быть, точно такое же окно в виде распустившегося цветка солнца есть и напротив, прямо за его головой: традиционные закатное и рассветное храмовые солнца.
Изголодавшийся по земным картинам глаз с удовольствием цепляется за изощренную сложность линий: расчленяясь фигурным переплетом, солнечные лучи симметрично расходятся от центра в стороны и сплетаются в рисунок чрезвычайно затейливый. Застекленные витражным стеклом, окна сияют черным и золотым узором. В дневное время, несомненно, они обильно заливают светом пространство перед алтарем, но сейчас снаружи стоит ночь и витражные солнца померкли.
Он напряженно задумался. Все это, бесспорно, очень красиво и торжественно. Но и очень непривычно, очень… неправильно. Обряды и церемонии никогда не проводятся ночью, когда угасает небесный огонь, а храмовое солнце не должно быть черным. Он мало что помнит, но эти прописные истины, въевшиеся в плоть и кровь, он знает – и знает абсолютно точно.
В главном храме Лианора, Великой базилике, все было иначе: длинный солнечный день струился через огромные окна, даруя благодать. Светлый образ залитого сиянием храма запал в сердце еще с тех пор, как он был совсем маленьким мальчиком… Но Лианора больше нет, внезапно вспомнилось ему.
…И все же душа появляется: бессмысленные темные глаза светлеют. Словно мелкая сеточка трещин прорезает полированную поверхность льда – сквозь них проступает океан. Бесконечный ледяной океан, который пришлось преодолеть душе, поднимающейся со дна. Этот пронзительный цвет – холодного зимнего моря, яростного шторма – невозможно спутать ни с одним другим. Цвет циан, поглощающий священный красный цвет первоогня. Цвет циан, которого больше не осталось в мире.
– Учитель… неужели это и вправду Учитель… – Мужчина в черном кажется глубоко потрясенным. – После стольких лет… феникс появляется из пламени.
От избытка чувств предплечье его стискивают с такой силой, что на месте касания тотчас пресловутым алым пионом расцветает кровоподтек. Он закусывает губу и недовольно морщится: цветочных метафор на сегодня более чем достаточно. Как и всего творящегося вокруг балагана.
– Разумеется, это я. – Рот явственно полон крови. Он вновь проглатывает ее, но кровь продолжает поступать, упрямо поднимаясь откуда-то, продолжает тревожить дыхание. Дышать все труднее – легкие отяжелели, точно залитые забортной морской водой, но наружу почему-то выходит не вода – только кровь. Кровь. – Ты стал вдруг таким сентиментальным… Что с тобою, волчонок? И почему ты носишь черное?
– Мессир, умоляю, не волнуйтесь. Ваша память серьезно повреждена. Я буду рядом и подробно отвечу на все вопросы, но прежде всего вам нужен сон.
– Почему ты носишь черное? – Помимо воли брови его изгибаются и практически сходятся на переносице. Это гневное выражение кажется как будто непривычным, мышцы лица не желают слушаться, а губы сами собою складываются в какую-то нелепую, совершенно не свойственную ему милую улыбку. – В чем дело?
Названный Элиаром только вздыхает.
– К сожалению, ваша светлость, я больше не надеваю красное, – очень аккуратно отвечает он, словно бы опасаясь вызвать раздражение. – И никто не надевает: красный цвет строжайше запрещен на Материке. Эпоха Красного Солнца завершена. Адепты, младшие жрецы и надзиратели храма истреблены поголовно, а Красная цитадель разрушена до основания.
– Что ты несешь? – Горлом обильно идет кровь, которую больше не
