Когда не горят костры - Джезебел Морган
– Я прошу тебя об одном, – тихо сказал Дэлвин, словно читая её мысли, – дай себе шанс радоваться.
Холли только улыбнулась, глотая вежливую ложь, и поспешила скрыться за дверью дома. Щёлкнул замок, звякнул колокольчик, мигнула лампочка, загораясь пыльным жёлтым светом. Несколько секунд Холли стояла, устало прислонившись к двери спиной.
Она уже не могла видеть, как серые глаза Дэлвина отразили странный блик света, и фонари поблизости на миг потухли. А когда загорелись вновь – его перед домом уже не было.
Внутри было тихо и пыльно, только лампы едва слышно потрескивали. Комнаты на верхнем этаже так и стояли запертые – вернувшись, Холли не нашла ни сил, ни времени подняться и навести порядок. Словно это могло вернуть её в прошлое – в ту кошмарную ночь.
Силой заставив себя думать о другом, Холли открыла холодильник и долго пила ледяную лимонную воду, пока холодильник не принялся возмущённо пищать. Резкий звук выдернул Холли из муторных мыслей, и она долго растирала лицо.
Если бы в их компании проводили конкурс на самое скучное украшение жилища к Рождеству, Холли его непременно выиграла бы. Она не просто не украсила ни одну из комнат, нет, в них не было и тени уюта. Педантичная чистота и коробки, так и не разобранные с переезда. Пустые полки, с которых когда-то давно убрали все книги, и плотные серые шторы, вечно задёрнутые. Ни личных вещей, ни безделушек, только одинокий стакан в мойке. Так мог бы выглядеть номер на одну ночь.
Даже представить сложно, что когда-то здесь было уютное семейное гнёздышко.
И всё, что от него осталось, – белые матовые осколки ёлочного шара, острыми подвесками болтающиеся в серьгах Холли.
На ночь она убрала их в маленькую шкатулку из резного дерева, а ту спрятала в сумочку. Мысль, что и этих последних осколков она может лишиться, доводила Холли до приступа паники.
Кто вообще её надоумил сделать из осколков бабушкиного шара серёжки?
Она не помнила.
Разговор с Дэлвином разбередил память, и прошлое ныло, как воспалившийся зуб. Всего-то и надо, что приложить лёд, а поутру обратиться к стоматологу, но ты трогаешь и трогаешь зуб языком, и он отзывается яркими вспышками боли, острыми и короткими. И ты находишь в этом странное, жуткое наслаждение. Вот и с памятью так же.
Вот и с памятью так же.
До Рождества восемь часов. Фред вернулся накануне ночью, отсыпался долго, и Холли не тревожила его, сидела под дверью, караулила. Его приезд она уже продрыхла, как суслик в спячке, но теперь-то она его не упустит, нет! Повиснет на шее с радостным писком-визгом, и Фред рассмеётся, легко подбросит на руках, нахмурится с наигранной серьёзностью:
– Ну, мелкая, на сколько ты без меня выросла?
А потом они вместе будут наряжать ёлку, да, большую ёлку в столовой, что макушкой едва потолок не цепляет. Будут шары, и огни, и гирлянда из засушенных ягодок – её ещё бабушка успела собрать и высушить, перед самой смертью. Так что бабушкин шар – белый, матовый, самый большой, они повесят на самом видном месте. Пусть бабушка радуется, что её не забыли.
Фред просыпается поздно, когда Холли от скуки едва на стену не лезет. Она вскакивает, бросается к нему, но он только отмахивается: не до тебя мол. К уху уже прижат телефон, длинные гудки слишком громкие, голос, который их сменяет, ещё громче. Холли обиженно смотрит брату вслед.
Ничего, он просто ещё не до конца проснулся.
Ёлку-то они обязательно вместе нарядят.
Фред горбится над столом, грызёт крекеры. Телефон рядом, на громкой связи. Холли узнаёт голос – один из школьных приятелей брата, взахлёб делится последними новостями. Она демонстративно ставит в самый центр гостиной ящик с игрушками, откидывает крышку, но Фред не обращает на неё внимания – суетится и суетится, главное, чтоб его не дёргала.
Но она дёргает, спрашивает, спешит рассказать свои немудрёные новости, и брат кивает и поддакивает, не отрывая глаз от маленького экрана. Громкий голос утих, но теперь телефон вибрирует и вибрирует от СМС.
Так больше продолжаться не может. Надо спасать Рождество.
Холли двумя ладонями берёт бабушкин шар, он холодный, всегда холодный, словно не из стекла, а из волшебного льда.
– Фред! – требовательно зовёт она.
Брат не замечает, читает сообщение и хмурится.
– Фред! – Холли почти кричит.
Он наконец встаёт, но рано ей радоваться – взгляд его всё так же прикован к телефону, он беззвучно шевелит губами, пока идёт к дверям.
– Фред! – Холли почти срывается на плач, подскакивает к брату, протягивая ему бабушкин шар, самый важный из всех ёлочных украшений.
– Отстань, мелкая, не до тебя, – огрызается брат и отпихивает её – немного сильнее, чем нужно.
Холли падает. Но это не страшно, правда, не страшно, она даже не обижается, совсем-совсем, но… Матовый шар выскальзывает из слабых пальцев и с тихим звоном разлетается на острые ледяные осколки.
До Рождества пять часов.
Холли вынырнула из тяжёлого сна, как из ледяной воды, долго не могла откашляться, ещё дольше смотрела пустым взглядом на потолок и не узнавала рисунок теней. Это мой старый дом, это комната родителей, а вовсе не моя детская, напоминала она себе, безуспешно пытаясь выровнять дыхание. Всё в порядке.
Ничего не в порядке.
Холли зажгла экран смартфона, прищурилась, когда слишком яркое свечение резануло глаза. Без двадцати шесть. До будильника ещё час.
Холли откинулась на подушки, липкая испарина холодила лоб. Спать уже не имело смысла. После сна во рту было горько, а в мыслях темно и страшно. Против воли в ушах прозвучал шёпот Дэлвина – совсем близко, словно он рядом лежит – «дай себе шанс».
Пока не успела передумать, Холли набрала Аннуил, даже не вспомнив о том, что может её разбудить.
Та сняла трубку после второго гудка, словно и не спала.
– Я передумала, – быстро выпалила Холли. – Я буду праздновать с вами.
Оказывается, мосты рушатся со звоном разбитого ёлочного шара.
2Стоило только взглянуть на чучело дохлой лошади, и Холли тут же начала жалеть, что поддалась секундной слабости. В крупный белый череп Дэлвин и Аннуил вставили стеклянные шарики-глаза, и теперь будущая Мари Луид пялилась на всех пустым взглядом. Нижняя челюсть была подвязана тонкими ремешками, Марх как раз выверял их длину, чтобы тот, кто понесёт череп, смог челюстью клацать. К зубам лошади Холли старалась не присматриваться, да и к самому черепу тоже – в ней ещё оставалась надежда, что это очень хороший муляж из гипса, а не настоящая выбеленная кость.
Закончив украшать череп красными и зелёными лентами, Аннуил воинственно взмахнула тонкими кожаными полосками, усеянными заклёпками и шипами:
– Ну что, Холли, ты готова водить под узду саму Мари Луид?
– Вот уж не думала, что мне на первый раз доверят такую ответственную роль.
– Уверена, ты справишься восхитительно, – с широкой улыбкой заверила Аннуил и озорно подмигнула: – К тому же только тебе Дэлвин позволит себя взнуздать!
Раньше Холли с удовольствием поддержала бы шутку, но сейчас смогла только через силу улыбнуться – она чувствовала себя не только не в своей тарелке, но уже и сервированной перед людоедом.
– Кстати, – Дэлвин приладил череп на шест и потряс его, чтоб убедиться, что Мари Луид не разлетится на части прямо посреди праздника, – тебе придётся петь и вести перебранку. Ты сможешь?
– Я не лучший поэт и опыта у меня мало, так что…
– Не волнуйся, – поспешила приободрить её Аннуил, – ничего сложного нет, мне несколько лет выпадала роль конюха. Главное, хоть какая-то рифма! Думаешь, в нашем городке найдётся много поэтически одарённых хозяев? Если что, я тебе подскажу, – и она заговорщицки подмигнула.
– А у вас с Мархом какие роли? Честно говоря, я думала, именно Марх понесёт Мари Луид – всё-таки он такой высокий.
Марх искоса взглянул на Холли и хмыкнул. Он явно был не в восторге, что она к ним присоединилась. Кажется, он вообще её недолюбливал и не стеснялся это демонстрировать.
Аннуил хихикнула:
– Он у нас и так конь[6], так что второй лошадиный череп ему ни к чему. Обычно он изображает Панча – и выходит воистину жутко! Хотя в прошлом году мы сдуру тянули жребий, и ему выпала Джудит. Так вот, он настолько потешно выглядел в её тряпках, что я всерьёз опасалась, что мы расхохочемся и на этом весь вассейлинг[7] и закончится.
Холли представила себе эту картину и улыбнулась. Яркий и безвкусный
