Кукла-талисман - Генри Лайон Олди
Ну, вы знаете почему.
2
Долг и семья
Ужин прошёл в молчании.
Отец был мрачнее обычного. Я притащил лохань с водой; по-прежнему не говоря ни слова, мы вымыли посуду. Тщательно загасили угли в очаге: порыв ветра, горсть искр — и здравствуй, пожар! Последним отец потушил фонарь на шесте, когда мы уже забирались в палатку. Здесь, на утрамбованном земляном полу, меж дощатых настилов с нашими тюфяками едва мерцала жаровенка в форме черепахи, с решётчатой крышкой.
Не раздеваясь, мы улеглись, завернулись в одеяла. Отец сунул под голову деревянное изголовье, я обошёлся курткой, скрученной в тугой валик. Дыша на озябшие ладони — хоть и тёплая, а всё-таки зима! — приготовился слушать. Ночлег в палатке, бок о бок, выработал у нас своеобразный ритуал: беседы перед сном. Я делился событиями дня, отец — событиями ночи, что вполне естественно для городского стражника, совершающего обход через две ночи на третью.
Обычно отец начинал первым, но сегодня он упрямо молчал. Не спал, это было слышно по его дыханию. Не о чем рассказывать? Не желает говорить? Ладно, тогда начну я.
— С этим новым делом все пятки стоптал, — пожаловался я. — Бегаю с утра до вечера. Лавочники, пьяницы, опять лавочники. Собаки лают. Даже дракон один подвернулся. Нет чтоб переродиться как положено, без хлопот…
Вообще-то о служебных делах болтать не положено. Но отец уже трижды волей-неволей участвовал в делах нашей службы. Пусть краем, случайно, а без него не обошлось. Главное, дальше отца мои рассказы не пойдут. Знаете, как трудно держать всё в себе? Ни с кем не поделиться? Сослуживцы и начальство не в счёт. Да, виноват, слаб духом. И языком. Я мысленно дал себе обещание повиниться перед господином Сэки: пусть назначит болтуну наказание! Или перед святым Иссэном.
Или перед ними обоими.
— Кто там у тебя переродился? — без особого интереса спросил отец. Чувствовалось, что он занят собственными мыслями. — Дракон, что ли?
— Нет, мальчишка. Кричит теперь на два голоса. Когда ребёнок, в смысле убитый — проклинает убийцу, отвечает на вопросы. Когда убийца — молит о спасении. Впервые с таким сталкиваюсь. Мальчишку я уже отыскал, вернее, матушку его. Соседа допросил. Теперь монаха ищу, жилище его.
— Убийца — монах?
— Ага. Торговец амулетами, жирный такой, — о том, что Иоши погиб год назад, а значит, монах никак не мог его убить, я отцу говорить не стал. — Он где-то дом снял, а где? Может, не дом, может, у добрых людей поселился. Кого ни спрошу, никто не знает…
— Кричит на два голоса?
Я почувствовал, что отец дрожит. Так дрожат дети, если им на ночь рассказать страшную историю. Или это я чем-то разгневал отца? Меня пробил озноб; он быстро сгинул, мне сделалось жарко.
— Кричит на два голоса? — повторил отец.
— Да. То мальчишка, то монах. Будто их там двое, в одном теле.
— И никто не знает, где он живёт, твой жирный монах?
В воздухе повисло напряжение, как перед грозой. Вот-вот громыхнёт! В том, как отец переспрашивал, я уловил нечто знакомое. Я сам так выигрывал время, желая собраться с мыслями.
Или с духом.
— Никто. Монаха знают; где живёт, не знают.
— Кажется, я знаю.
Зашелестело одеяло. Зашуршал соломенный тюфяк. Еле слышно скрипнул дощатый настил. Я скорее ощутил, чем увидел, что отец садится на своём ложе — и тоже поспешил вывернуться из одеяла, сесть достойным образом.
— Господин дознаватель, — сказал Торюмон Хидео, старшина патруля; перерожденец, как и маленький Иоши. — Я должен сделать заявление.
Небо упало на землю. Нет, мне на голову.
Никогда ещё отец не говорил со мной официальным тоном.
* * *
В слоях дыма металась тень: огромная, бесформенная. Взмахивала рукавами, кружилась, падала на колени. Вой длился, изредка прерываясь на вдох.
— Добродетель! Добродетель нельзя уничтожить…
Голос раздвоился. Адским контрапунктом ударил истошный визг.
— …а зло неизбежно уничтожит…
Раздвоилась и тень, рядом с ней соткалась вторая. Свет лампы опасно замерцал, превращая дом в чертог Эмма, князя преисподней.
— …неизбежно уничтожит само себя!..
— …тень раздвоилась? Вы услышали второй голос?
Теперь уже переспрашивал я.
— Да.
Голос отца звучал глухо, как из-под земли.
— Первый был мужской, а второй — детский?
— Да. Поначалу я этого не понял. Второй истошно визжал. Но теперь я уверен: второй голос был мальчишеским.
— Это важно. Что случилось дальше?
— Дальше я проявил трусость и малодушие.
— Ото-сан[20]! Как вы можете!
— Непростительную трусость, да. И отвратительное малодушие. Я бежал в страхе.
Хорошо, что в темноте отец не видел моего лица. По лбу и щекам, щекоча кожу, катились капли пота. Но следующий вопрос прозвучал как следует, не выдав волнения. Сражаться насмерть стальным мечом — и то было легче.
— А ваши сослуживцы?
— Мои подчинённые последовали за своим командиром. Вся вина лежит на мне.
— Вы сможете найти тот дом? Рассказать, где он расположен? Нарисовать, как к нему пройти?
— Нарисовать — нет. Провести смогу.
— Прекрасно. Ото-сан, вы оказали неоценимую помощь…
— Я нарушил свой долг!
Мёртвая бесстрастность треснула, разлетелась каменным крошевом. Меня больно оцарапало осколками. Теперь отец кричал:
— Не выполнил своих обязанностей! Я должен понести наказание!
— От имени службы Карпа-и-Дракона заверяю вас, что к вам нет и не может быть никаких претензий. Напротив…
— При чём тут ваша служба, господин дознаватель?!
— Ото-сан…
— Я служу в городской страже!
— Хидео-сан!
— Я буду держать ответ перед своим
