Тысяча эпох. Искупление - Адела Кэтчер
До назначенной медитации оставалось еще два дня. Юйлань удалось немного остудить пыл Куан Ли и уговорить ее не торопиться с их совместным экспериментом с видениями. Вместо этого у Лун Аня и Ван Цина появились свободные дни. Ван Цин планировал поснимать, а Лун Ань должен был заниматься своей диссертацией.
Ван Цин поднес к губам флейту, накрыв пальцами все игровые отверстия, и попробовал сыграть ноту. Получилось резко и пронзительно – даже в ушах зазвенело. Лун Ань едва заметно прищурил глаза. Это он так морщился. Ван Цин уже начал учиться считывать выражение его лица по малейшим изменениям.
– Это вторая октава, – сказал он. – Не так сильно.
– Повезло, что я еще что-то помню из школьных уроков музыки, – улыбнулся Ван Цин.
– Попробуй эту, – Лун Ань протер свою флейту мягкой тканью и протянул ее ему. – Это другая тональность, она немного ниже звучит.
– А у меня какая? – Ван Цин взглянул на неокрашенный бамбуковый корпус, который стискивал обеими руками.
– F. Там есть отметка.
Ван Цин послушно отдал ему флейту и взял другую. Он поднял ее к лицу и неуверенно посмотрел на Лун Аня. Тот, в свою очередь, выглядел совершенно невозмутимым, лишь смотрел так внимательно и серьезно, как настоящий учитель.
Они должны были заниматься своими делами, но Ван Цин все равно напросился учиться играть на флейте. Он взял номер Лун Аня в тот вечер, когда уронил меч в шестом павильоне, и позвонил ему на следующий же день, промучившись пару часов сомнениями и угрызениями совести. Отвлекать его не хотелось, но внутри поселилось чувство чего-то неоконченного, незавершенного. Ван Цин больше всего не любил подобные ощущения, когда невозможно было заниматься чем-то, потому что мысли крутились и крутились на одном месте. Юйлань же говорила, что им стоит проводить больше времени вместе. Если Лун Ань видел того юношу с флейтой, значит, эти занятия должны были поспособствовать продвижению.
Хотя причина была куда проще – ему просто хотелось проводить время с Лун Анем. А Ван Цин привык делать то, что хочется.
Лучшего места, чем все тот же пятый павильон в «Тысяче эпох», они не нашли. Ван Цин предварительно позвонил Фа Линю, чтобы не вышло, как в прошлый раз. Тот, проорав в трубку минут пять без перерыва, все же разрешил прийти, но под честное слово, что ни он сам, ни его клиенты их не увидят и даже не вспомнят об их существовании.
– Ты окончил музыкальную школу, Лун Ань? – спросил Ван Цин.
– Нет, художественную.
– А кто учил тебя играть на сяо?
– Отец. Он коллекционирует этнические музыкальные инструменты.
Ван Цин на пробу сыграл одну ноту. Получилось уже куда лучше. Он улыбнулся Лун Аню, встретив его взгляд.
– Покажешь мне?
– Мы с отцом не общаемся, – ответил Лун Ань и снова начал играть какую-то уже другую мелодию, не дав задать новые вопросы.
На самом деле Ван Цин действительно не знал ничего о его семье. Это был первый раз, когда Лун Ань вообще упомянул кого-то из ее членов. Почему он не общается с отцом? Они поссорились?
Несмотря на разгоревшееся внутри любопытство, Ван Цин не решился спрашивать и занялся отработкой нот. Флейта звучала медитативно и успокаивающе. Из тела во время игры уходило все напряжение, а глаза будто закрывались сами собой. Он и не заметил, как начал пытаться подобрать ноты под мелодию Лун Аня, чтобы они звучали в унисон.
В павильоне горели только лампы вдоль стен, которые всегда выключали во время действа. Света от них было достаточно мало, но его вполне хватало для занятий музыкой. То здание с крышей с первой постановки давно разобрали, так что здесь остались лишь декорации с урока. Части столов уже не было. Они с Лун Анем разместились прямо на деревянном полу. Ван Цин взял у Минако пару плоских подушек, чтобы было мягче сидеть.
Даже сквозь закрытые веки он видел, что в павильоне достаточно светло. Но в следующее мгновение перед глазами заплясали алые пятна. Ван Цин в замешательстве открыл их, но знакомых декораций перед собой не увидел. Высокие серые стены заменили деревянные, обшарпанные. Сбоку стоял сколоченный из неотесанных досок стол с горевшей на нем одинокой свечой. По ее бокам стекали, как слезы, капли мутного воска.
Ван Цин вскочил на ноги. Огляделся. Справа от него находилось небольшое круглое окно, за которым царила непроглядная ночь. В щели задувал холодный ветер. Он посмотрел на собственные руки и едва не выронил то, что держал. В пальцах была флейта, но вовсе не та, на которой он только что играл. На корпусе этой матовым блеском переливались изображения двух белых змей.
– Что? – произнес Ван Цин, но сам себя не услышал.
Он видел собственные залатанные рукава и бледную, полупрозрачную кожу. Запястья казались непривычно худыми. Ногти были неровно обломаны. По указательному пальцу тянулся заживший рубец.
В ушах звенело.
– Ван Цин!
Где он? Почему видит все это? В висках пульсировало, а изнутри поднималась волна жара, от которой, казалось, готовы треснуть ребра.
– Ван Цин!
Запястья обхватили чьи-то пальцы. Кто-то звал его, но Ван Цин не мог понять, чей это голос. Такой низкий и одновременно мелодичный, встревоженный. Он зажмурился, роняя флейту из ослабевших рук. Услышал, как она ударилась о деревянный пол.
– Ван Цин! Посмотри на меня!
Лун Ань?
Ван Цин открыл глаза. Лун Ань сидел перед ним, крепко держа его за руки. Обе флейты, на которых они играли, лежали на полу. Ван Цин в ужасе огляделся. Они снова были в пятом павильоне. Вдоль стен горел свет. Лун Ань пристально смотрел на него и напряженно хмурился.
– Лун… Лун Ань, – хрипло произнес Ван Цин. Во рту пересохло, и он облизал губы, пытаясь перевести дыхание. В груди жгло. – Что случилось?
Лун Ань отпустил его, и Ван Цин едва не подался следом, лишь бы его прикосновение не исчезало. Казалось, только оно и удерживало его на этой хрупкой грани реальности и… Что это было? Сон? Видение?
– Что ты видел? – не ответив на заданный вопрос, произнес Лун Ань.
Ван Цин снова встряхнул головой. Все мысли будто сузились до крошечной точки, в которой им было тесно. Виски выламывало от боли. Лун Ань вздохнул и, протянув руку, приложил к его лбу прохладную ладонь, отведя в сторону пряди челки.
– Дыши глубоко. Ван Цин, послушай меня. Сосредоточься на дыхании, – сказал он.
Упираясь лбом в его ладонь, Ван Цин закрыл глаза и сделал несколько глубоких
