Когда не горят костры - Джезебел Морган
Бальдр сел с нею рядом. Лучи солнца запутались в его светлых волосах, и казалось, что юное лицо само сияет.
– Ты уверена, что хочешь это знать?
Омела задумалась, долго смотрела, как мерцает голограмма северного леса. «Интересно, – мелькнула невольная мысль, – уцелели где-нибудь такие деревья? Или эта фальшивка – всё, что осталось от природы?»
– Я пожалею об этом, но я должна узнать. Твоя мать… Фригг говорила странные вещи. Что ты их весна и надежда.
– Матушка слепа в своей любви, как прочие асы – в своей гордыне, – Бальдр отвёл взгляд. – Сначала она заключила мой разум в искусственное тело, чтоб оградить от Хель – и всего остального мира. А потом решила, что это получится и с остальным человечеством. Только она ошибается. Это будет хуже смерти.
Он замолчал, около минуты смотрел, не щурясь, как медленно поднимается солнце, заливая беспощадным белым сиянием небо от края до края.
– Перенести в искусственное тело можно лишь того, кто уже погиб. Но он не воскреснет – останется таким же, как на момент смерти, навек закостеневший в этом миге. Ни новых мыслей, ни новых чувств. Боги не могут творить жизнь – только делать вид, что повелевают ею. Представь, – он обернулся к Омеле всё с той же лёгкой улыбкой, но теперь от неё мороз продирал по коже, – что таким станет все человечество. Последнее поколение, заключённое в клетки, без которых им не выжить, привязанные – как я – к резервуарам с ихором… Которые некому будет обслуживать, чинить, конструировать – потому что живых, рождённых, уже не останется. Это будет поколение без надежды и без будущего, поколение растянутой агонии.
Омела дрожала; заворожённая глубоким печальным голосом, она смотрела вниз, на серое варево облаков, вспоминала пыльные безжизненные пустоши между городами, тяжёлый и горький воздух улиц, бесприютные, пустынные дороги. Словно мир, о котором говорил Бальдр, уже раскинулся вокруг.
– Разве остальные асы не понимают этого? Почему они потакают Фригг?
– Понимают, конечно же. Но моё состояние, – он неуютно повёл плечами, и за его спиной колыхнулись трубки с золотистым ихором, – их надежда на спасение. Их не волнует человечество, пусть хоть всё сгинет. Они пытаются защититься от Хель. Когда вся виртуальная сфера станет её царством, они снова вернутся в реальность – искать очередную отсрочку от неминуемого.
Омела судорожно вздохнула, прикрыла глаза. Как наяву вспомнился старейшина и его слова: «Асам не верь, ибо алчны они и не ведают правды». Но стоит ли верить Бальдру?
– Это ещё не повод тебя убивать, – через силу пробормотала Омела, не поднимая взгляда от его тонких пальцев.
– Но это повод начать Рагнарёк.
Бальдр говорил так спокойно и уверенно, словно обсуждал погоду, а Омелу трясло от его слов. Он наклонился, чтоб достать до её руки, коснулся самыми кончиками пальцев. Трубки за спиной натянулись, предупреждающе запищала панель у резервуара с ихором.
– Прошу, поверь мне: Рагнарёк не конец, а начало. Только в нём надежда. Сейчас все дороги ведут в тупик, к смерти и забвению. Не пора ли их разрушить и освободить место для нового? Ты знаешь: чтобы воскреснуть вместе с новым миром, сначала нужно погибнуть. Так помоги мне. Хотя бы ради своего брата.
На последних словах Омела вскинулась, последние искры боли и ярости жалили её, будоражили кровь, требовали ругаться и оправдываться, выть и крушить всё вокруг. Но она только понурилась и закрыла глаза. Чем сильнее пламя, тем быстрее оно сжирает всё кругом и погибает само, исходя тёмным дымом. На душе Омелы было черно от тоски.
Через пару минут она открыла глаза и легко сжала тёплые пальцы Бальдра. Голос её был размерен и спокоен.
– Хорошо. Что я должна сделать?
* * *Омела вышла из башни, пошатываясь, когда вечерние сумерки щупальцами выползли из подворотен и затопили проспект. Гарм прищурился. Что-то с ней было не так. Понуренные плечи, безвольно висящие руки, опущенный взгляд – словно башня выжрала последние искры силы из неё, оставив только глухую тоску и апатию.
Мальчишку за её спиной он заметил не сразу. Изящный, нежный – картинка девичьей мечты, а не живой человек! И только взглянув на него глазами для мертвецов, Гарм вздохнул судорожно – и правда, не живой человек. Смотреть на него было жутко и странно: аватары людей в виртуальной сфере редко отличаются от их реальных лиц, асы же никогда не показывают больше, чем привычную маску. Мальчишка же сиял, как солнце, и тысячи нитей тянулись от него вглубь Биврёста, чтобы там, в пропасти Хельхейма, почернеть и оборваться.
Гарм видел: медленно-медленно по нитям чернота подбирается к мальчишке. И он сам знает это. Знает, что обречён.
Омела прошла к внедорожнику, даже не подняв взгляда на Гарма. Остановилась, вцепившись в дверцу, нервно поглаживая металл пальцами, словно боролась с дурнотой. Выдавила через силу:
– Сделка выполнена. Пора возвращаться.
Мальчишка задорно улыбнулся Гарму, прежде чем проскользнуть на заднее сиденье автомобиля.
Гарм ни о чём не спрашивал. Он видел достаточно, чтобы понять, кто едет вместе с ними. Достаточно, чтоб следить за притихшим, замершим виртуальным миром и удивляться – почему асы не преследуют их, почему тревожное затишье не взрывается всполохами молний и ярости.
Мальчишка словно его мысли подслушал. Поймал его взгляд в зеркале заднего вида, улыбнулся:
– Ты можешь не бояться моих родичей, их гнева и мести. Покинув стены своей темницы, я погиб. Я уже во власти твоей госпожи, и ни один из асов не может это исправить.
От его слов веяло жутью. Гарм предпочёл не задумываться над словами мальчишки. Он чувствовал – Хель довольна, а значит, всё правильно. Остальное его не касается.
В его конуре было всё так же серо и пыльно. Гарм привычно встал напротив зеркала, ожидая, что привычная судорога скрутит тело, и на амальгаме отразится строгое лицо Хель. Омела молчала, держалась в стороне, словно боялась сама отразиться рядом с богиней. Бальдр единственный улыбался – нежно и довольно, словно всё шло по плану. По его плану.
Прежде чем коснуться зеркала, он замер напротив Омелы, поймал её затравленный взгляд. Нежно провёл ладонью по щеке, словно стирая незримые слезинки.
– Об одном прошу – не оплакивай меня.
Она только усмехнулась через силу. Глаза её так и остались сухими.
С Хель Бальдр обменялся заговорщицкой улыбкой. Лихая безуминка сверкнула в его глазах, когда он коснулся пыльной глади зеркала, а затем мир вздрогнул и раскололся. Боль прошила всё тело Гарма, он едва удержался на ногах. Глаза горели огнём, реальный мир померк, и всё, что он мог видеть, – виртуальная сфера, её безумно сложная структура, нити энергетических и информационных каналов, узлы серверов и чужих мощных разумов. И ко всему этому протянул свои нити огромный чёрный паук, от которого веяло тоскливым холодом. И яркий солнечный шар сиял перед ним.
На какой-то миг Гарму захотелось, чтоб свет Бальдра оказался сильнее, но золото быстро сдалось подступающей черноте, его солнечные всполохи замирали и тускнели, сначала медленно, а затем быстрее и быстрее сливаясь с бескрайней ледяной чернотой Хель.
Кажется, на какой-то миг разум Гарма помутился, а когда он пришёл в себя, всё закончилось. В зеркале отражалась Хель – суровая, двуликая госпожа, ничуть не похожая на алчную пасть чёрной дыры. А на полу лежало тело. Плоть расползалась, словно ветхая ткань, обнажая металлопластиковые кости и пронизанные искрящимися нитями мышцы. Вместо крови растекалась грязно-желтая жидкость, и от одного взгляда на неё Гарма замутило. Он поспешил отвести глаза.
Слишком жутким, нечеловеческим оказалось тело Бальдра, и оттого особенно тошно было думать о нём, как о живом человеке.
– Сделка исполнена, – со всех сторон прозвучал голос Хель.
Омела, до того неподвижно сверлившая взглядом стену, подошла к зеркалу почти вплотную. Её трясло, а глаза лихорадочно блестели. Над верхней губой выступили капельки пота.
– Ты обещала мне брата. Дай поговорить с ним!
Тень сочувствия промелькнула по лицу Хель, дрогнули бледные губы в грустной усмешке.
– Мёртвым не говорить с живыми до Рагнарёка. Я обещала тебе не брата, омела колец. Я обещала, что ты узнаешь всё о его смерти. В этом я клялась именем своего отца. Спрашивай – я отвечу.
На Омелу было жутко смотреть. Она замерла – мёртвая веточка, лишённая сока и жизни. Ей бы вспыхнуть злостью, расколотить на осколки зеркало, хоть как-то пытаясь уязвить суровую богиню, но сил
