Первый закон: Кровь и железо. Прежде чем их повесят. Последний довод королей - Джо Аберкромби
– Какой же еще?
– Тогда нет. Он не на плаву. Он насквозь прогнил, врос в зеленый ил в старом доке. Но не бойся: вместо старого корабля построили новый, а когда и тот сгнил – еще один. Последний качается на волнах у причала, он зарос водорослями и ракушками, но всегда готов к отплытию, с командой и припасами. Я не забыла обещания, которое дала нашему учителю. Я выполнила свои обязательства.
Брови Байяза гневно сошлись на переносице.
– Ты имеешь в виду, что я не выполнил свои?
– Я так не говорила. Если ты слышишь в моих словах укор, тебе колет глаза твоя собственная вина, а не мои обвинения. Я ни на чьей стороне, ты знаешь. Так было всегда.
– Ты говоришь так, словно бездеятельность – величайшая из добродетелей, – проворчал первый из магов.
– Иногда так и есть, если деятельность означает участие в ваших сварах. Ты забываешь, Байяз, что я уже наблюдала все это прежде, и не раз, и вижу здесь утомительную закономерность. История повторяется. Брат идет войной на брата. Иувин бился с Гластродом, Канедиас с Иувином, а Байяз борется с Кхалюлем. Люди стали мельче, мир стал больше, но битва продолжается с той же ненавистью и той же беспощадностью. Закончится ли это омерзительное соперничество лучше, чем предыдущие сражения? Или еще хуже?
Байяз фыркнул.
– Давай не будем притворяться, будто тебя это заботит. А если даже и так, сомневаюсь, что ради этой заботы ты отойдешь хоть на десять футов от своей кровати!
– Меня это не заботит, не буду притворяться. Я никогда не была такой, как ты или Кхалюль, и даже как Захарус или Юлвей. У меня нет ни безграничных амбиций, ни безграничной гордыни.
– Да, действительно, у тебя их нет. – Байяз с отвращением причмокнул губами и швырнул загремевшую вилку на тарелку. – У тебя есть только безграничное тщеславие и безграничная лень!
– На мою долю выпали малые грехи и малые добродетели. Я никогда не стремилась перековать мир заново в соответствии с моими великими замыслами. Мне было довольно того мира, какой есть. Я карлик среди великанов. – Ее глаза с тяжелыми веками обвели взглядом гостей, одного за другим. – Но карлик никого не попирает ногами.
Джезаль кашлянул, ощутив на себе ее пристальный взгляд, и всецело сосредоточился на резиновом куске мяса.
– Длинен список тех, через кого ты перешагнул в своих устремлениях. Не так ли, любовь моя?
Недовольство Байяза давило на Джезаля, как огромный камень.
– Нет нужды говорить загадками, сестра, – резко ответил старик. – Я и так понял, о чем ты хочешь сказать!
– Ах да, я и забыла. Ты у нас человек прямой и не выносишь лжи. Ты сам мне это сказал – как только пообещал, что никогда меня не покинешь, и как раз перед тем, как покинул меня ради другой.
– Это был не мой выбор. Ты клевещешь на меня, Конейл.
– Я клевещу на тебя? – прошипела она, и ее гнев тяжело навалился на Джезаля с другой стороны. – В чем же это, братец? Разве ты не бросил меня? Разве ты не нашел себе другую? Разве ты не украл у Делателя вначале его секреты, а потом и дочь?
Джезаль сгорбился, он чувствовал себя зажатым между двумя мощными силами, как орех в тисках.
– Ты помнишь Толомею?
Мрачное лицо Байяза окаменело.
– Да, я совершал ошибки и до сих пор расплачиваюсь за них. Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней.
– Как это беспредельно благородно! – насмешливо фыркнула Конейл. – Не сомневаюсь, она упала бы в обморок от благодарности, если бы слышала тебя сейчас! Я тоже время от времени вспоминаю этот день. День, когда закончились Старые времена. Как мы все собрались перед Домом Делателя, жаждая мести. Как мы пустили в ход все свое искусство и всю нашу ярость, но не смогли оставить даже царапины на тех воротах. Как ты шепотом звал Толомею в ночи, упрашивал ее впустить тебя. – Она прижала увядшие руки к груди. – И какие нежные слова ты ей говорил! Я и не подозревала, что ты знаешь такие слова. Даже я, со всем моим цинизмом, была растрогана. А Толомея? Разве могла такая невинная девочка отвергнуть тебя? Она открыла для тебя и ворота в дом своего отца, и собственное тело! И что же она получила в награду за свои жертвы, братец? За то, что помогала тебе, верила тебе, любила тебя? Должно быть, это была поистине драматическая сцена! Вы втроем там, на крыше. Глупая молодая девушка, ревнивый отец и тайный любовник. – Она горько рассмеялась. – Само по себе не лучшее сочетание, но редко оно приводило к столь печальному концу! Отец и дочь вместе падают с высоты на мост!
– Канедиас не жалел никого! – прорычал Байяз. – Даже собственного ребенка. На моих глазах он швырнул свою дочь с крыши. Мы сошлись в поединке, и я сбросил его вниз, охваченного пламенем. Так был отомщен наш учитель.
– О, великолепно! – Конейл захлопала в ладоши в притворном восторге. – Счастливый конец, который все так любят! Только скажи мне еще кое-что. Почему ты до сих пор оплакиваешь Толомею, а из-за меня не пролил и слезинки? Должно быть, тебе больше нравятся целомудренные женщины, да, братец? – Она изобразила самый наивный вид и похлопала ресницами, что выглядело странно и чужеродно на ее древнем лице. – Невинность! Самая мимолетная и бесполезная из всех добродетелей. Я на нее никогда не претендовала.
– Возможно, потому, сестра, что ты ею никогда и не обладала?
– О, это замечательно, мой старый возлюбленный, это очень тонко! Твой острый ум всегда доставлял мне удовольствие превыше всего остального. Кхалюль был более искусным любовником, но никогда не имел твоей страсти и дерзости. – Она яростно насадила кусок мяса на вилку. – Отправиться на край мира, в твоем-то возрасте! И выкрасть то, что нам запретил трогать наш учитель! Вот настоящая отвага!
Байяз презрительно усмехнулся через стол.
– Что ты знаешь об отваге? Ты всегда любила только себя, ты ничем не рисковала, ничего не отдала и ничего не совершила! Ты позволила всем дарам, которыми наделил тебя учитель, сгнить в небрежении! Можешь похоронить в пыли свои истории, сестра. Они никому не нужны, а мне меньше всех.
Двое магов в ледяном молчании буравили друг друга гневными взглядами, воздух тяжелел от закипающей ярости. Стул Девятипалого тихо заскрипел: северянин осторожно отодвинулся подальше от стола. Ферро напротив него хмурилась, на ее лице застыло выражение глубочайшего недоверия. Малахус Ки оскалился, не отрывая яростных глаз от своего учителя. Джезаль притих и старался
