У порога - Юрий Витальевич Яньшин
— Ты сначала доживи до суда, — не повышая голоса, но, тем не менее, зловеще процедил сквозь зубы представитель всегда и во всем «компетентных органов».
Эти его слова, сказанные в спокойной манере — без криков и слюнявых брызг, произвели на всех присутствующих неизгладимое впечатление, а особенно на самого инициатора этого сборища. Он прямо на глазах у всех сумел настолько уменьшиться в размерах и слиться с кресельной обивкой, что его стало, вдруг, трудно замечать, настолько он превратился в прозрачное и бестелесное существо.
— Но это еще не всё, господа присяжные заседатели, — окончательно вошел в роль Остапа Ибрагимовича15 жандарм, вспоминая беседу того с гражданином Корейко. — Обвиняемый скрыл от общественности своё поместье в сто двадцать гектаров у деревни Бережки, что находится на берегу Истринского водохранилища. Поместье свое, как и подобает, огородил забором, а на воротах прибил табличку с названием «Мюллергоф», видимо для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений, кому принадлежит всё это добро. Однако и этим не ограничился, — тут он достал из-под стола кейс и, щелкнув замками начал рыться в его внутренностях. — Ага, нашел! — воскликнул дознаватель и достал оттуда пачку цветных фотографий, сделанных, видимо при помощи летательного аппарата. Помахав ими в воздухе, передал её для ознакомления все тому же Барышеву. — На территории поместья господин Мюллер выстроил дворец. Всё место представляет собой гигантский комплекс, в архитектурном и ландшафтном плане схожим с Большим Петергофским дворцом и примыкающим каналом с каскадами фонтанов. Помимо этого, на территории есть здание, похожее на петербургское Адмиралтейство. Кстати, помимо этого на соседнем участке выстроен коттеджный посёлок под названием «Истринская усадьба». Эксперты, привлеченные для оценки участка и строений на нем, считают, что стоимость земли под усадьбу составляет почти в три миллиарда восемьсот пятьдесят миллионов рублей, а стоимость застройки в четырнадцать с половиной миллиардов рублей, — бесцветным голосом пробубнил Тучков, заглядывая в шпаргалку, вытащенную из кармана. — И это только кадастровая стоимость, господа присяжные заседатели. О внутреннем обустройстве дворца мы с вами можем судить только из разрозненных сведений, полученных от тех, кто там побывал. Но судя по тому, что они говорят, а также судя по всем известной страсти господина Мюллера к коллекционированию предметов ювелирного и изобразительного искусства, содержимое дворца по стоимости сопоставимо с затратами на его строительство. Точную сумму я смогу назвать после того, как мы побываем там вместе с искусствоведами. Вы ведь разрешите нам посетить ваше скромное обиталище? — посмотрел Николай Павлович в сторону, раздавленного в кресле Мюллера, и широко улыбнулся, после чего продолжил. — Но и это еще не всё. По нашим сведениям за вами числятся только в Москве четыре квартиры, расположенные в элитных домах, общей площадью одна тысяча четыреста тридцать квадратных метров на сумму более семисот пятнадцати миллионов рублей. И еще в Санкт-Петербурге две квартиры общей площадью шестьсот шестьдесят метров на сумму в двести двадцать пять миллионов рублей. Это не считая квартир вашей супруги, коих тоже насчитывается аж четыре — по две в Москве и Питере. Тоже приблизительной стоимостью почти в двести миллионов народных денежек. А еще дачный домик в Одинцовском районе не то десять, не то одиннадцать комнат. Ну и куда уж без охотничьей заимки, что расположена недалеко от санатория имени В. Чкалова, о которой, подозреваю, не знает даже ваша супруга. Там тоже двухэтажный особнячок с прислугой. Я ничего не упустил?
Бедный Мюллер, хотя этот эпитет не очень-то ему подходил, ну разве что, только в моральном плане, был буквально раздавлен потоком обрушившейся на него информации. Он молчал. Да и что он мог сказать в свое оправдание? Заявить о том, что вся эта гора недвижимости принадлежит корпорации он не мог, так как действительно, всё, что скрупулёзно перечислил Тучков, было оформлено именно на самого Мюллера А.Б. И тут уж никакие выкрутасы типа «я — не я, и хата не моя» помочь никак не могли. Поэтому и приходилось молчать, вжавшись всем телом в кресло и молясь всем святым о даровании шанса вырваться из этого ада не то, чтобы целым, но хотя бы живым. Паузу прервал сурово-удивленный голос диктатора.
— Так вот вы каков, гусь-лапчатый?! — не удержался Афанасьев от восклицания. — Про ваш замок я и раньше был немало наслышан, но как-то не придавал этому большого значения. А зря, как показала суровая действительность. Я-то по своей наивности просто думал, что вы с жиру беситесь от своих астрономических окладов, а вы оказывается птица более высокого полета. В карман государства решили ручки шаловливые запустить? А не боитесь, что ручки мы вам обкромсаем по самые плечики?
На Мюллера в эти мгновения страшно было даже смотреть. Неестественно белое лицо, более похожее на мраморное изваяние, с заострившимся носом, как у покойника и крупными каплями пота, стекающими по вискам, внушали каждому, кто смотрел на него троякое чувство, состоящее из гнева, жалости и брезгливости.
— Вот видите, — продолжал витийствовать глава хунты, — как нехорошо получается, когда пытаешься обмануть государство? И чего вам, собственно говоря, не хватало? Денег?! Да у вас только жалованья хватило бы и внукам и правнукам. Почета и удовлетворения тщеславия? Вы и так, едва не ногой открывали двери в Кремле. Или вы себе три жизни намеряли? Нет уж, дудки! Умрете в свой срок, как и положено среднестатистическому гражданину. Правда, в моих силах сильно подсократить ваш жизненный путь и вдобавок ко всему прочему, сделать последние шаги в состоянии невыносимых мучений физического свойства. Как у вас там с болевым порогом? — уже откровенно издевался Афанасьев над своей жертвой.
Мюллер уже находился даже не на грани психологического срыва, а в состоянии полной каталепсии, когда происходит полный паралич мышц и нервных окончаний. Те, кто был, не посвящен, в глубинные замыслы заговорщиков с интересом рассматривали своего вождя. Таким хищным и жестоким они его себе не представляли. Разве что Рудов — давнишний приятель и сослуживец, который уже имел возможность поучаствовать в допросе Греха, мог догадываться, какие внутренние бури порой вырываются у Афанасьева наружу. Но и он сейчас смотрел на своего друга так, как будто видел впервые. Если бы он только знал, что весь этот спектакль с разоблачениями своей главной целью ставит вовсе не наказание казнокрада, а затрагивает куда более значимые для государства цели, то он, конечно
