Время ветра, время волка - Каролина Роннефельдт
И тут в зал вернулся хранитель моста. Возможно, он всего лишь ходил проверить лошадь в конюшне. Подойдя к Фиделии, хранитель взял у нее из рук палку, которую та отдала не сопротивляясь, быть может, еще и потому, что он не тронул мандрагору и нежно провел пальцами по ее лбу. Фиделия, будто сомнамбула, пошла рядом с Себастьяном Эйхен-Райцкером, и никто не осмелился их остановить. Толпа даже расступилась, потому что все испугались страшного зрелища – Фиделия окровавленными руками прижимала к груди скрученный корень мандрагоры, словно ребенка. Спутанные волосы были усыпаны листьями и мелкими веточками, словно она сама явилась из Черных камышей, где утонул ее маленький сын. Она опустилась на табурет перед камином, тот, что под фреской с охотниками, и молча уставилась в угли. Никто не осмелился произнести ни слова, но спустя некоторое время ночная гостья неожиданно заговорила сама.
– Я их видела, – хрипло и настойчиво прошептала Фиделия. – Сначала на краю болота, потом на берегу реки. Они выходили из тумана, подбирались все ближе и ближе ко мне, но мы так и не встретились. Я видела, когда стояла на мосту и у землянки Фенделя. Они шли сквозь высокую траву. Или то был вереск?
– Кого ты видела? – затаив дыхание спросил старик Пфиффер, который уже давно вместе с Гортензией и Звентибольдом стоял возле Себастьяна.
– Моего Блоди, кого же еще? – ответила Фиделия таким недовольным тоном, как будто вопрос показался ей чрезвычайно глупым. – С ним шел другой мальчик, очень бледный, который никогда не отходит от моего малыша. Я давно вижу их обоих, но не могу дотянуться. Пока не могу. Поэтому делаю все, чтобы не стало хуже. Моя кровь капает. Палка при мне – она стучит. День и ночь я слежу за ними и питаю жизнь сына, пока мне не вернут его.
Среди тягостного молчания громко всхлипнула Приска Эрдштерн.
– О, какой ужас, как жаль! Несчастный Пирмин и бедные, бедные дети! Их мать потеряла рассудок!
– А я так вовсе не считаю, – раздался молодой голос возле входа, так отчетливо, что все навострили уши.
Хозяин трактира нахмурился. Этот новый конюх из Звездчатки, похоже, набивал себе цену.
– Фиделия Кремплинг сказала правду, – медленно пояснил Энно, пытаясь не замечать обращенных к нему подозрительных взглядов. В конце концов он стал смотреть только на старого Пфиффера. – Я долго думал, что мне все снится, но теперь знаю: я в самом деле тоже их видел. Блоди и того бледного как смерть мальчишку с холодными глазами. Я встречал их на пустых тропинках за Звездчаткой, на рассвете и в сумерках, когда над лугами стелется туман и все вокруг становится серым. Тогда они выходили и брели рядом со мной в тумане. Об этом я и собирался рассказать сегодня. Вот и рассказал.
Старик Пфиффер посмотрел на молодого квенделя так испытующе, словно тот принес самую важную новость за весь вечер. Однако возможности расспросить конюха Одилию не представилось.
Едва Энно договорил, как Бедда потеряла сознание, обессиленно соскользнув со стула. Опустившись на колени рядом с несчастной подругой, Хульда стала звать на помощь. Выглядела Бедда устрашающе. Старик Пфиффер, Карлман и Гортензия отправили ее в постель, где вместе дежурили до утра и делали все возможное, чтобы облегчить ее страдания, потому что бедняжка мучилась всю ночь.
После того как Бедда упала в обморок, квендели быстро разошлись. Все вдруг заторопились, кто-то отправился спать, кто-то решил уехать. Те, кому предстояло добираться домой далеко за полночь, с содроганием представляли себе путешествие в темноте. Эрдштерны позаботились о Фиделии и отвезли ее обратно в Звездчатку. Вскоре большой зал «Старой липы» опустел.
На следующее утро разъехались и гости, ночевавшие в комнатах трактира, все немного растерянные и встревоженные пережитым. Черного коня в конюшне уже не было: должно быть, Себастьян Эйхен-Райцкер уехал задолго до рассвета, не попрощавшись. Энно тоже исчез, к огорчению старика Пфиффера, а вот хозяин трактира этому даже обрадовался, несмотря на то что конюх трудился прилежно. Вероятно, предположил Лорхель, молокосос понял, что после его невероятных рассказов в «Старой липе» сплетен не оберешься, вот и сбежал. Ничего, такой проныра всегда найдет работу.
Покачав головой, Лорхель Зайтлинг и его слуги принялись за уборку. Большое собрание закончилось не лучшим образом. Оставалось надеяться, что ужасный вечер забудется как можно скорее.
Глава пятая
Серая ведьма
Сидела совушка в дупле,
Рыдала совушка в дупле,
Как много места на земле,
для нас обоих на земле.
О чем кричит сова в дупле?
О смерти и о смерти.
Теодор Шторм. Сова
Спустя две недели, в один из прохладных и ветреных вечеров, Бульрих устроился дома в маленькой зеленой гостиной перед камином, в котором уютно потрескивал огонь. Придвинув ближе любимое кресло, старый квендель ощутил ногами тепло пламени; стало даже слишком жарко. Однако он с радостью терпел, потому что так снова чувствовал себя живым. Голод, жажда, удовольствие и даже боль – все что угодно лучше, чем бессмысленная дрема. Холод остался только внутри, хотя Бульриха больше не мучили кошмары и мрачные воспоминания. О последнем, однако, он особенно сожалел и часто ломал голову, пытаясь понять, что же скрывается в загадочной тьме, которая никак не рассеивалась в памяти. После совета в «Старой липе» старик Пфиффер посоветовал ему не напрягаться понапрасну, но Бульрих понимал, что Одилий все еще втайне надеется на прояснение его разума. Гортензия же еще более решительно выступала за то, чтобы ничего не предпринимать, только отдыхать, вкусно есть и крепко спать без сновидений. И вот теперь Бульрих держал в руках очередную кружку дымящегося пунша со специями, приготовленного по старому рецепту Самтфус-Кремплингов, – преданная соседка принесла вскоре после ужина небольшой чайник и подогрела на огне.
– На твоем месте я бы перестала размышлять. Бесполезно пытаться что-то выяснить, – сказала Гортензия, усаживаясь у камина рядом с Бульрихом, чтобы составить ему компанию за пуншем. – Именно это я пыталась сказать Одилию с самого начала. Но он не захотел меня слушать, а теперь Бедде становится все хуже и хуже. Я не хочу сказать, что в этом виноват Одилий, вовсе нет, но тот ужасный вечер на совете дался ей слишком тяжело.
Она смущенно прикрыла глаза и замолчала. В конце
