Князь Благовещенский: Князь Благовещенский. Наместник. Пророк - Виталий Сергеевич Останин
– Выслушай парня, Саша, – слегка охрипшим голосом произнес он.
Осмотрелся по сторонам, приметил стул и уселся на него с видимым облегчением. Меньше чем за минуту он состарился лет на десять. Но это должно было пройти через какое-то время. Так оно и бывает, когда поглощаешь без привычки огромные пакеты информации.
– Что он показал?
Бестужев был либо лучшим игроком в покер из всех, кого я знал, либо же имел знакомство с магией такого рода. Он, похоже, понял, что именно я сделал. Паписты же обладали усеченной версией «слияния». Так, например, отец Доминик учил меня латыни.
– Будущее. Выслушай его.
Князь кивнул, указал мне на стул и принялся застегивать запонки. Вероятность, в которой он убивает меня, стремительно истончилась и исчезла.
Мой рассказ занял не более десяти минут. У меня было достаточно времени, чтобы подготовиться и заучить сжатый, но очень эмоциональный пресс-релиз. Бестужев слушал внимательно, вопросов не задавал и каких-либо эмоций не проявлял. Сидел себе, крутил запонку на манжете и молчал. Казалось даже, что мой рассказ, в котором княжеству Московскому осталась от силы пара лет, нисколько его не трогает.
– Если выхода нет и Ватикан так хорошо все спланировал, зачем ты пришел ко мне?
И куда девалось отстраненно-аристократическое «вы»? Проняло князюшку, хотя он и не подает вида. Да кого угодно проняло бы, так что я не в обиде.
– Потому что не настолько хорошо католики все спланировали, и выход есть.
– Говори.
А вот тут стоит его немного на место поставить. Во имя будущего сотрудничества и общего блага. А то еще решит с перепугу, что он ведет в этом танце.
– Или оба на «ты», или на «вы». Пожалуйста.
Завис он, пожалуй, секунд на десять. То есть выражение лица не изменилось, но в глазах появилось что-то, что я назвал бы оторопью. У него в голове не могло уложиться, что ему дерзят. Показывают, что между ним и каким-то тридцатилетним мальчишкой, пусть бы и пророком, можно поставить знак равенства.
Но он не стал бы тем, кем уже являлся, если бы не умел держать удар. И мой, прямо скажем, не такой уж и сильный был. Просто неожиданный.
Булыжник изобразил улыбку. Несколько непривычную, а оттого слегка пугающую.
– Можешь обращаться ко мне на «ты»…
– Разумеется, никакого панибратства, Александр Викторович, ты же мне в отцы годишься, – закончил я за него. – А выход вот какой. Надо создать империю. Причем быстро. Примерно за год.
Нарышкин к этому времени пришел в себя, бледность уже покинула его лицо, и он подсел к нам поближе.
– Какую империю? – спросил он с иронией.
– Обычную империю. Огромную. Сильную. Страшную. С которой никто не захочет связываться, потому что дразнить динозавра – не то же самое, что дергать за усы пару десятков львов. Чем сейчас и занимается Ватикан.
– Ты хочешь сказать, что католики играют на нашей разобщенности? И если лишить их привычного инструмента, они ничего не смогут сделать?
– О, кое-что они все же смогут сделать. Но да. Того, что я показал Максимилиану Антоновичу, не случится только в одном случае. Если территория русских княжеств станет одной страной. Там есть еще нюансы с Мин и Маньчжурией, но это можно и позже обсудить.
На пару минут мы замолчали. Они думали, я ждал. Нервное возбуждение, на котором я вытащил всю эту беседу, понемногу отпускало, замещая уверенность сомнениями. Я не стал давать им укорениться и прорасти, шикнул, и они отошли в сторонку. До времени.
Как разрушить планы католиков и остаться при этом в живых, мне – вот ведь парадокс – подсказал именно магистр ордена Псов Господних. Его размышления о неизбежности глобализации и натолкнули меня на мысль о том, в каком направлении следует работать. Детали я уже продумывал сам.
– Род мой этой цели добивается уже третий век, – нарушил тишину Бестужев. – Все, чего достиг, – контроль близлежащих княжеств. Но и тем прямого приказа отдать не можем – приходится все обставлять так, словно у того же Смоленска есть свобода. И вот появляешься ты, Игорь, и говоришь, что сделать это нужно, причем в кратчайшие сроки. Подразумевая, что сделать это можно. Опустим мое естественное недоверие – ты сегодня смог меня убедить. Но один вопрос – как? Как за год сделать то, что моим предкам не удавалось сделать поколениями?
– Во-первых, если быть точным, то не за год, а за восемь месяцев. А во-вторых, я думаю использовать методы Ватикана. Более того, использовать их же план. Но слегка его подредактировав.
– Я периодически теряю нить нашей беседы. – Светлые брови князя сошлись к переносице, продемонстрировав легкое раздражение. – Ты говоришь о том, чтобы развязать войну?
– Да. Маленький, кровавый, но управляемый конфликт. Желательно с применением царского дара. Одна небольшая Пустошь не слишком высокая цена за единое государство от Балтики до Тихого океана.
– Где?
Как в том анекдоте про Сталина, который предложил перекрасить Мавзолей в зеленый цвет, а Госдуму расстрелять, Бестужева тоже интересовал лишь ответ на первый вопрос.
– Литовское княжество.
По лицам мужчин было видно, что они хотят меня убить. Вот прямо сейчас, невзирая на последствия. Я заметил, что с некоторых пор стал вызывать такие чувства все чаще. Со стороны могло показаться, что я намеренно издеваюсь над собеседниками, но, клянусь, это не так.
Дело в том, что в большинстве случаев я просто не мог выразить словами все, что видел в поле. Ответ на каждый вопрос требовал от меня написать книгу размером с «Войну и мир», чтобы учесть все переменные и косвенные связи различных событий, происходящих по всему миру. А мои сжатые реплики собеседники принимали за тонкую форму издевательства. Ну правда, со стороны если посмотреть: приходит пророк, говорит, что с удара Москвы по Литве начнется большая война, а после этого предлагает ударить по Литве. Где, блин, логика?
А с другой стороны, как им нарисовать кривую событий, которые предшествовали этому событию и будут проистекать из него? Описать все вносимые мной изменения, каждый телефонный звонок, встречу, поступки незначительных, с точки зрения высокой политики, людей? Как доказать, что одна фраза, вовремя сказанная одному человеку, может не дать войне разгореться в мировой пожар.
– Жертвы, конечно, неизбежны. Но сотня человек ничто в сравнении с тем, что будет, если мы этого не сделаем.
По лицам москвичей я понял, что жертвы их как раз не очень-то и волновали. Политика такой вид деятельности, в которой жертвы неизбежны.
– Почему Литва? – спросил Нарышкин. Вопрос он озвучил и за своего господина.
– Потому, что именно эту войну уже не остановить. Потому что узел уже сплетен, и нам нужно разрубить его. И еще потому, что определенное количество конкретных людей
