Пустая - Яна Летт
Некоторое время мы молчали, прихлебывая чай и слушая, как гудит в горах ветер.
– Извини, – наконец сказала я. – День был тяжелый… Ты мне помог. Спасибо. Если хочешь, я могу рассказать о себе… что-нибудь, раз тебе интересно.
– Да не напрягайся, сестренка. – Он стукнул своей кружкой по моей, достал из-за пазухи бутылочку из темного стекла. – Пей свой чай – я подолью кое-что покрепче, чтобы согреться, – бери сухари. И рассказывай – то, что хочешь.
И почему-то – может быть, дело было в чем-то крепком, подлитом мне в кружку, а может, в том, что во мраке у костра все казалось таким нереальным, а может, потому, что я очень устала об этом молчать, с Сорокой все равно собиралась с утра распрощаться, – ему я рассказала почти все. Рассказала о том, как пришла в себя и встретила Никто, как не послушалась его и стала странствовать одна в поисках кого-то, кто мог бы помочь мне вернуть себя.
– Ого-го. – Зеленые глаза Сороки уважительно сверкали, но в его голосе мне почудилась насмешка. – А ты непростая, да? Извини… Но неужели у тебя нет других целей или желаний… Ну, кроме того, чтобы узнать, кто да почему это с тобой сделал, и стать прежней, если, – он сделал паузу, – это возможно.
Я пожала плечами и взяла сухарь:
– Чего еще я могу хотеть?
Сорока хмыкнул:
– М… Ну, если хочешь знать мое мнение… – Он сделал театральную паузу, но я молчала. – Я все равно скажу. Помнишь, я говорил, что не имя определяет человека? Это так. Слова – бессмысленный фантик. То, кто ты такой, твоя суть – нравится это тебе или нет – тебя определяет. Так не лучше ли найти мечту по себе, а не тратить всю жизнь на то, чего достичь невозможно, а?
Я пожала плечами:
– Звучит грустно.
– Реально смотреть на вещи всегда грустно, но это дает большие преимущества. – Сорока подмигнул и отпил из кружки.
– Видимо, теперь ты расскажешь о преимуществах своего образа жизни? Ведь я о тебе все еще ничего не знаю.
– Разве мои преимущества не бросаются в глаза? – Сорока с гордым видом обвел рукой свой лагерь. – Погляди на мою летнюю резиденцию. Хороша?
– Ну, не так плохо. – Я не понимала, шутит он или нет, поэтому отвечала осторожно. – И чем же ты занимаешься, что смог позволить себе такую? И почему выбрал себе это имя – ведь у тебя есть настоящее?
Сорока расхохотался, запрокинув голову.
– Задаешь умные вопросы, сестренка. Я ведь говорил, что у меня к тебе дельце, не так ли? – Он протянул мне темную бутылочку, но я покачала головой – от того, что он уже добавил в кружку, по желудку растекалось приятное тепло.
– Как хочешь. Так вот, начну с конца. Я выбрал имя, потому что – хоть я и не пустой – мир отвернулся от меня… Так же, как от тебя. К чему носить имя, которое мне дал отец, если ему до меня не было дела? Мать, конечно, хотела убедить меня в обратном – мол, он писал очень милые письма с фронта… Как бы то ни было, он не женился на ней перед тем, как уехать туда, – а оттуда уже не вернулся. Мать погибла во время войны. Может, стоило называться по фамилии – так меня называли в приюте?.. Нет, не думаю. Хороших воспоминаний о том времени у меня не много. И вообще, если не возражаешь, я об этом говорить не буду.
– Все было настолько плохо?
Сорока на миг задумался.
– Представь длинный коридор зеркал – и все заляпаны пылью и грязью. Вот как это было. Настоящая жизнь началась после – мне дали работу и место, где жить, – каморку неподалеку от Черной Ленты.
– Черная Лента?
– Самый паршивый район Уондерсмина… если хочешь знать мое мнение. Ты не была в столице?
Не дождавшись моего ответа, Сорока взял одну из остро заточенных палочек и принялся чертить на земле в отсветах костра.
– Вот это – самый отменный район города, Портовый Котел. В этот самый Котел, сестренка, стекаются все, кто прибывает в город, и по морю, и по суше. Портовый район – много слухов, много людей, много возможностей. С другой стороны, на севере от тракта – вот он, тракт – Уондерсмин опоясывается Черной Лентой. Видишь, как вытянут в длину?
– Да. А кто тут живет? – Теперь я подумала, что Отпустивший послал мне Сороку. Уондерсмин он знал по-настоящему хорошо, и я слушала жадно – город оживал под его пальцами, очертания районов плясали в свете костра, как будто там сновали толпы людей.
– В основном фабричные рабочие, мелкие ремесленники и торговцы. Так, а вот тут, в середине, – Сердце, центральный район. Он действительно похож на сердце: между левой и правой половиной протекает река – Жог. Там – особняки богатеев, дворец правителя, театры, музеи… Сбоку от Сердца – Летучая Гавань, для воздушных судов. Район Огней: молитвенные места, храмы, дома храмовых служителей – все тут. Кроме этих пяти есть еще семь районов – о них могу рассказать завтра, если хочешь… когда станет посветлее. Если у тебя найдется бумага, могу даже карту нарисовать.
– Найдется. – Я пожалела, что не услышу продолжения. – Но ты говорил о себе.
– Ах да! – Он картинно хлопнул себя по лбу, и рыжие волосы засеребрились от пыли. – Разумеется… Мне определили место в Черной Ленте – на рыбной фабрике. Ты, конечно, не была на рыбной фабрике. Была бы – запомнила бы даже после того, что с тобой стало. Извини – не лучшая моя шутка. Да, фабрика… Как бы это сказать… Главное – запах! Ты пропитываешься им с ног до головы: даже если потом раза три намылишься, рыбьи потроха с себя не смоешь. Ребята, из которых в приюте уже выбили все надежды на лучшую жизнь, привыкли. – Небрежным движением ноги Сорока стер Черную Ленту. – Но не я.
– Тебе разрешили уйти?
– Ну, технически я должен был отработать там еще несколько лет – чтобы отплатить правителю за любезно предоставленные приютские стол и кров. Но я решил внести в план некоторые изменения.
– Ты нашел другую работу?
Сорока широко улыбнулся:
– Можно и так сказать, сестренка. Постоянной работой я бы это не назвал – знаешь, то тут, то там. В Портовом Котле что-то всегда найдется. Например, есть там одни ребята – называют себя Вольными Птицами. Иногда дают мне кое-какие поручения.
Ветер усилился, от гор тянуло прохладой, и я подумала о Руне: как она там? Догадается вернуться или будет нестись вперед, пока ее не поймает вместе с моими вещами какой-нибудь счастливчик? Было бы неплохо. Лучше так, чем попасться дикому зверю. Хорошо быть лошадью – тогда твоя жизнь хоть чего-то стоит.
– Кто они?
Впервые за все время Сорока ответил не сразу, запнулся.
– Ну, среди них есть разные ребята. Но они все, как ты или я, – отверженные.
– Отверженные? – Я медленно повторила новое слово.
– Ну да. Те, кто этому миру не нужен. Приютские, сироты, те, кто сбежал из дома, или те, кого выгнали. У них даже был свой пустой – такой, как ты. Но он постоянно болел, пару лет назад умер… С тех пор я таких, как ты, не видел.
– Я думала, в городе таких, как я, много. – Сердце мое упало. Надежда быстро выйти на след пошатнулась.
– Может быть, – рассеянно заметил Сорока, – но неудивительно, что они осторожничают. Сама знаешь, что говорят власти… «Мы не против них, но пусть честным людям на глаза не показываются». Вольные Птицы тоже живут по слову правителя. Честных людей избегают.
– Значит, они что же… преступники?
Сорока звонко расхохотался, и я почувствовала, что щекам становится горячо.
– Можно и так сказать. На самом деле они разные дела делают… Разгадывают секреты. Собирают слухи. Подсматривают, вынюхивают, делают тайное явным, шпионят. Иногда крадут – если это что-то важное, не всякую ерунду…
– Кажется, ты ими восхищаешься, – осторожно сказала я, и Сорока вновь широко улыбнулся:
– Пожалуй. Я и другие дела делаю – но, если когда-то удастся прибиться к Птицам всерьез, буду рад.
